Россия и современный мир №2 / 2013. Юрий Игрицкий
с философом-фантазером А. Буровским сочинили нелепейшую книгу о Гражданской войне в России. Манифестации такого рода вырастают до символов общечеловеческой неспособности принять то прошлое, которое не устраивает современность.
Как ни забавно, данная книга посвящена «разоблачению» мифов, создаваемых профессиональными историками. «История – это свиток тайн, пересказанных глупцом по испорченному телефону», – такими, в общем справедливыми, словами она начинается1. Предполагается, что непрофессионал с его незамутненным взглядом куда быстрее доберется до истины. На деле разрушение одного мифа порождает историографический хаос, вызывающий жажду нового мифа. Именно это и доказали не в меру самонадеянные авторы, представив беспорядочную груду ламентаций, исходящих от проигравшей стороны. Последние ничем не лучше фальшивых рапортов «победителей».
История (имея в виду всякую информацию о прошлом) остается в глазах непросвещенного человека самовоспроизводящимся мифом, поскольку он лишен окуляров герменевтики, позволяющей увидеть прошлое в контексте тогдашней, а не нынешней эпохи. Наше историческое «знание» в любом случае покорежено презентизмом2, суть которого составляет беспомощное морализаторство по поводу событий, чей смысл недоступен. На этой почве и вырастает «примиряющий» миф.
Но почему историческая память пронизана конспирологией? Или последняя – своего рода фастфуд для утоления познавательного голода? Видимо, потребность в вездесущих злодеях задается не только ощущением социальной беспомощности. В нас все еще живы пещерные страхи существа, неспособного гармонично выстроить свои отношения с окружающим миром.
Популярность заговорщиков неслучайна – без них «спасители человечества» смотрятся неубедительно. Вторжения непонятого прошлого в пугающую современность неизбежно. Судорожная инвентаризация его мифов необходима для «стабилизации» настоящего. Редуцированные образы ушедших в небытие «героев и злодеев» позволяют ощутить себя относительно благополучными гражданами.
Наше настоящее содержит в себе весь набор ужасов прошлого. Оно и притягивает и отталкивает одновременно. А потому мы подсознательно выбираем ту историю, которая может сначала пощекотать нервы, затем успокоить. Разумеется, она не может предупредить о заложенных в ней рисках и тем более подвести к прозрению. Но она удобна еще и потому, что к профессиональным исследователям, как и к средневековым чернокнижникам, принято относиться с недоверием: «сложное» знание кажется уклонением от «простых» истин. Людям трудно согласиться, что все их беды происходят от них самих или таких же ограниченных существ, как они сами. Проще поверить, что они стали жертвой умнейших и коварнейших злодеев – это возвышает. На этом фоне суггестивные возможности исторической науки заведомо ограничены.
В советское время страшилки о «враждебном окружении» продуцировала сама власть. Постсоветским авторам трудно избавиться от сложившихся в связи