Россия и современный мир №4 / 2014. Юрий Игрицкий
са, разразившегося в Европе в XXI в. Украинский кризис еще очень далек от своего завершения, но его последствия уже позволяют говорить как о необратимых изменениях мирового порядка, так и о преодолении важнейшей развилки в истории современной России. Кризис становится рубежом и с точки зрения трансформации всего постсоветского пространства, установления нового баланса сил и влияния в Северной Евразии.
Вне всякого сомнения, одним из важнейших аспектов украинского кризиса является борьба за сферы влияния. По сути дела, вопрос здесь состоит в уместности рассмотрения всего постсоветского пространства или какой-либо его части в качестве исключительной сферы влияния России или зоны ее жизненно важных интересов.
Хотелось бы начать с общей констатации: сферы влияния и – тем более – сферы жизненно важных интересов крупных государств продолжают существовать, несмотря на все попытки объявить их безнадежным анахронизмом. Однако само содержание понятия «сфера влияния» существенно меняется. Нахождение государства в чьей-либо сфере влияния означает ограничение в той или иной степени его суверенитета. Современная ситуация характеризуется тем, что наибольшей полнотой суверенитета обладают США, но другим государствам приходится уступать его, как правило, не напрямую США, но структурам, как будто представляющим (чаще на секторальном уровне) «концерт держав». Вопрос о том, кому в этом концерте принадлежит первая скрипка, остается риторическим. Нюансы проявляются в различных версиях обоснования мирового порядка, характеризующегося иерархией суверенитетов. Например, З. Бжезинский заявляет вполне откровенно: «Америка должна задавать тон в построении такого мира, который бы в меньшей степени уповал на химеру государственного суверенитета и в большей – ориентировался на неуклонно возрастающую и политически регулируемую взаимозависимость» [1, с. 23]. Более мягкое обоснование предлагают представители английской школы исследований международных отношений: после завершения холодной войны сформировался новый концерт держав, который, однако, не столько стремится к поддержанию равновесия системы, состоящей из отдельных государств, сколько к обеспечению общего мира и процветания. Группа гегемонистских государств осуществляет управление международной системой, организует интервенции, устанавливает стандарты цивилизованного поведения и прав человека [16, с. 79–82].
Можно сказать, что внешняя политика постсоветской России вплоть до украинского кризиса была, во-первых, ориентирована на вхождение в этот клуб гегемонистских держав. Сам украинский кризис во многом был обусловлен тем, что Россия в этот клуб так и не была допущена. Во-вторых, российские претензии на особую роль в странах постсоветского пространства в значительной степени обосновывались ссылками на те же самые функции, которые якобы только одна Москва и способна выполнять в странах бывшего СССР.
Значительная концентрация экономического могущества, военной мощи, культурного влияния и т.д., характерная для ряда государств, имеет пространственную проекцию, выходящую за их пределы. По сути, это объективная основа для признания того или иного географического ареала сферой влияния какого-либо государства, особенно если территория последнего сама располагается внутри данного ареала [см.: 5, с. 3–5]. Однако в современных условиях едва ли можно говорить о тотальной гегемонии. Конкуренция за влияние является повсеместной, она имеет многообразные формы, а участниками ее становятся уже не только национальные государства или межгосударственные объединения, но и негосударственные акторы. В этом контексте постсоветское пространство следует рассматривать как российскую сферу влияния, которое после распада СССР оспаривается в разных формах и разными способами другими акторами международных отношений. Эти акторы вне всякого сомнения осознают, что они участвуют в борьбе за изменение баланса сил на пространстве, которое и в силу объективных факторов, и исторически является именно российской сферой влияния. Для российских лидеров в свою очередь было достаточно очевидно, что влияние Москвы на этих территориях будет и дальше оспариваться; довольно долго российское руководство пыталось ввести геополитическое соперничество в определенные рамки, позволяющие избежать критического ущерба для российских интересов, и в то же время найти наиболее эффективные пути сохранения позиции регионального гегемона на пространстве бывшего СССР.
На протяжении большей части постсоветской истории доминирующей тенденцией была эрозия российского влияния в Северной Евразии. Содружество Независимых Государств вполне успешно справлялось с задачами «механизма цивилизованного развода», тогда как возложенные на СНГ функции межгосударственной кооперации, по сути, оказывались блокированными в силу разных причин теми или иными участниками этого объединения. По оценке И. Кобринской, не более 10% из более чем 1500 договоров и соглашений, заключенных в рамках СНГ начиная с 1991 г. по начало XXI в., были доведены до стадии реализации [9, с. 14–15].
Значимые изменения в процессах межгосударственного взаимодействия на постсоветском пространстве произошли на исходе первого десятилетия XXI в., когда в активную фазу перешло формирование Таможенного союза и Единого экономического пространства