Вдали от дома. Питер Кэри
ноги на моем грязном полу.
– Я правда не видел вас возле «Виндзора». Думал, вы сбежали.
– Покажите мне дом, – решила она и понесла туфли по коридору.
– Не входите в кухню.
Разумеется, она прошла прямо в кухню, где линолеум был липким, как мухоловка.
– Сахар, – объяснил я.
И она отлепляла безукоризненные ноги от моего клейкого пола, соединяясь с ним и вновь прерывая связь, глядя при этом на мой садик.
– Им следует подрезать крылья.
У меня был облупившийся эмалированный таз, в котором я смывал землю с картофелин, и теперь я наполнил его теплой водой из-под крана. Обошел по краю засохшую сахарную лужу, поставил таз на стол и принес полотенце с куском мыла.
– О, Вилли, – сказала она, и ее верхняя губа чуть набухла. – Ты собираешься меня искупать?
Она смеялась надо мной, а мне кровь ударила в голову, и я едва мог ее разглядеть. Она села на самый крепкий из моих кухонных стульев. Я смело поставил таз с водой у ее ног, а она с любопытством взглянула вниз. Она передала мне мыло, и я не мог понять ее взгляд, но она не отворачивалась, даже когда ставила голые ноги в воду.
Хотел бы я, чтобы это был новый кусок, а не старый обмылок. Я встал на колени. Поднял ее левую ногу. Она позволила мне эту близость. Я омыл ее розовые подошвы и мягкие тени между пальцами. Намылил круглую легкую пятку, а затем лодыжку, и когда наконец взглянул вверх, то увидел ее вдумчивый взгляд. Она потянулась и коснулась моей щеки, и тогда я встал, и она встала, и я взял ее сухую руку в мою влажную, и пропал из этого мира.
– Ты меня видишь, Вилли?
Я повел ее назад в коридор.
– Мы танцуем?
– Здесь пол чище.
Она выказывала исключительно любопытство к тому, куда я ее вел, – к незастеленной холостяцкой кровати двух футов шести дюймов шириной с книгами среди простыней.
– Почитай мне, – сказала она, и по практическим причинам я почувствовал облегчение, и обнаружил персидского поэта, и мы легли вместе на измятую постель, и она положила голову мне на грудь, и я гладил ее волосы левой рукой, держа чуть набрякший от воды том – правой. Это были двенадцать газелей персидского поэта Хафиза.
Я читал, а она целовала меня в щеку, и мое тело сводило откровенное желание.
– Продолжай, – сказала она.
И я продолжил.
Когда стремлюсь за ней вослед – бежит, как от огня,
Когда же от нее иду – то злится на меня.
И если у дороги я, желанием влеком,
Как пыль, прильну к ее ногам, – промчится ветерком.
Полпоцелуя был сорвать я с уст ее готов,
В итоге же досталась мне лишь сотня сладких слов[38].
– Сахар, – сказала она.
Когда Хафиз закончился, я должен был читать Неруду, потом Кристину Россетти, потом э.э. каммингса, потом Уолта Уитмена, потом Джона Донна, потом Шекспира, и мы вставали, чтобы поесть тостов с маслом, пока не закончилось масло и не начало темнеть. Наши желудки урчали. Я ушел покормить кур и вернулся с яйцами, но она выросла на птичьей ферме и не
Здесь и далее стихотворный перевод Михаила Шерба.