Наковальня судьбы. Юрий Остроушко

      Сологуб никогда не был блатным. Воровской мир он презирал, и хотя и вел дела с воровскими авторитетами, считал себя выше этой шоблы и благородней. У него было другое прошлое. В Афгане он начинал как честный солдат, исполняющий свой интернациональный долг. Но очень быстро разобрался, что с чем тут сшито. Караваны из Пакистана шли нагруженные ценным добром: натовское оружие, боеприпасы, ювелирка, японская электроника, местные деньги и доллары. Взяв караван, группа Огуна – такой позывной взял себе Сологуб – возвращалась с богатой добычей. Все добро сдавалось на базе прапорам-завхозам, и нетрудно догадаться, в чьих загашниках оседало. Иллюзии рассеялись как дым. Война развязала руки. Он почувствовал вкус разбоя, свободы и жестокости. Вернувшись в Союз, Сологуб продолжил свою войну с миром.

      Часть биографии, связанная с Афганом, у Дегтярева с Сологубом была общая. Поэтому и отношение к Сологубу было особое. Дегтярев понимал, что Сологуб не урка и уважал его как противника, но это понимание делало их противостояние абсолютно непримиримым.

      Три года они были словно скованны незримой цепью. Бандит и законник. Все знали друг о друге, но ни разу не сошлись лицом к лицу. С допросом, действительно, можно было подождать до понедельника, и ни к кому другому Дегтярев в свой выходной в больницу не пошел бы. К Сологубу пошел. Потому что хотел наконец посмотреть в глаза этому человеку.

      Сологуб сидел, подсунув подушку под спину. После истории с медсестрой одну руку ему приковали наручниками к койке. Дегтярев посмотрел ему в лицо – лицо непобежденного.

      – Пацаны, которых ты убил, – сказал Сологуб, – были моими бойцами в Афгане. Ты знаешь, что это значит.

      – Все могло быть иначе, – ответил Дегтярев. – Жаль, что ты не смог оставить войну за хребтами Гиндукуша.

      – Я вырву из тебя душу за моих пацанов.

      Больше Сологуб не сказал ничего. Дегтярев понял, что он сказал все, что хотел, и больше ничего не скажет. Он вышел из палаты.