Сказочки. Наталья Шнейдер
будут – тоже, говорят, дел невпроворот.
Маша с порога кинулась мне на шею:
– Емелюшка! Худо мне, посиди рядышком. Один ты живой во всем этом дворце проклятущем! остальные не люди – куклы. Заходят, вроде сочувствую, слова какие-то правильные говорят – а у самих одно на уме – кто теперь царицей молодой крутить будет. – Она зарыдала. – Ведь вечером весел был, а ночью худо стало… за лекарем послали – то и добежать не успел.
Я бережно обнял ее за плечи. Наверное, Марья вцепилась бы сейчас в любого, с кем не была связана дворцовыми церемониями. Негоже царице высказывать слабость перед подданными – но я был всего лишь гостем ее отца, деревенщиной, умеющим складно сказывать. Утром его можно будет попросить вон из дворца и забыть.
– Емелюшка… Ну почему так всегда получается: только тогда ценить начинаем, когда вернуть нельзя? Я ведь не попрощалась даже с ним. Прибежала, а он уже…
Я баюкал ее на руках, точно ребенка, пока рыдания не сменились тихими всхлипываниям. Царевна так и уснула, прижавшись к моему плечу, уставшая от слез и горя. Я бережно отнес ее в спальню, вернулся к себе, собрал немудреные пожитки. Зашел к царю попрощаться. Бояре и слуги ушли, сделав все, что нужно. Покоившееся на ложе тело в пышных одеяниях совсем не походило на того человека, что смеялся вчера над очередной побасенкой.
– Прощай государь, – низко поклонился я. – Спасибо тебе за доброту. И за дочку твою… по гроб жизни теперь за тебя молиться буду. Присмотри там за ней… Мужа бы хорошего, чтобы за ним – как за стеной каменной. И чтобы государство в руках удержал.
Всякий знает, что умершие родители продолжают оберегать своих детей. Потому что родительская любовь, в отличие от всего остального, вечна. Даже когда мы не хотим этого замечать…
Дома все стало по-другому. Построили новую избу. Хозяйство на лад пошло.
Старший брат женился, и начал жить своей семьей. Мать готова была пылинки сдувать с вернувшегося «кормильца», и уж подавно не собиралась гонять меня с печки. Казалось, живи да радуйся, а я готов был завыть с тоски. Однажды вечером пошел к речке, сел на бережку.
– Щука, покажись. Поговорить не с кем.
Из воды показалась голова:
– Здравствуй, Емеля. Тяжко тебе?
– Тяжко. Знаю, что ничем не поможешь. Сам виноват, нечего было на царскую дочку заглядываться. Просто поговори со мной, ладно?
– Ладно. Что-то ты ничего у меня не просишь, парень.
– А ничего и не надо. Ступай себе с богом. Больше, чем сделано, уже не выйдет. Спасибо.
– Странный ты, Емеля.
Я невесело улыбнулся:
– И ты туда же. Какой уж есть.
В свой черед очень сменилась зимой. Время ползло размеренно и однообразно. До тех пор пока перед нашей избой не остановилась богатая карета. Я понял, что творится что-то неладное, только услышав, как охнула матушка. Выглянул в горницу, и оторопел: посреди избы стояла Марья.
– Ты? – ничего умнее в голову не пришло.
Она смущенно улыбнулась:
– Я,