Нуониэль. Часть первая. Алексей Николаевич Мутовкин
стали шевелиться, и вскоре занялись.
– Воська! Неси мне, сам знаешь что, – скомандовал Ломпатри и подошёл к пленному. Тот рухнул на колени и стал молить о пощаде.
– О, благороднейший, – говорил он, – не губи напрасно. Что я тебе – блоха. Много ли чести в смерти моей.
Ломпатри тем временем снял боевые рукавицы и со всей силы двинул разбойнику в челюсть. Тот повалился наземь.
– Не тебе, холопу, про честь говаривать, – сказал Ломпатри. – Встать! Вставай, кому говорят!
Пленник встал. Воська подошёл к Ломпатри и с поклоном вручил ему мизерикорд – небольшой кинжал, с блестящим острым лезвием, тонким как шип.
– А сейчас ты расскажешь нам всё с самого начала. Кто вы? Откуда? Сколько вас тут развелось? Почему у вас не топоры и палки, как у обычного сброда, а добротные мечи? И как зовут того умника, который посчитал, что убить и ограбить Белого Единорога Ломпатри – самая лучшая затея для холодного осеннего вечера? Ну же! – негодовал рыцарь.
– Пощадите меня, блоху никчёмную, милостивый господин, – дрожащим голосом отвечал пленный. – Я человек простой, злого не замышляю.
– Почто разбойничаешь?
– И не мыслил даже, добрый господин! – лепетал бедняга. – Из простых я – из крестьян. Грабят и убивают нашего брата. Что поделать человеку, который кроме как сеять да жать ничегошеньки да и не умеет? Подался к разбойникам из того, чтоб токмо не убили. Шёл из деревни спалённой. Шёл в город, счастья искать; дома-то теперь нет, семейных всех побили. Повстречались бандиты, так я и сказал им, что я тоже этот… Как их кличут? С большой дороги. А сказал бы, что пахарь – убили бы за ради потехи. Вот теперь иду, а куда, и сам не знаю. Не серчайте, благочестивый господин…
Ломпатри снова врезал ему. На этот раз разбойник только пошатнулся, но наземь не упал.
– Честь мою оставь в покое, говорил ведь! – зарычал Ломпатри. – Всё-то вы о чести знаете, холопы!
– Много в здешних краях люду разного. Но то всё разбойники да головорезы. Людей пленят, в штольнях работать заставляют. Нам – простым работягам тяжко от них. Стонем днями и ночами. Где жизнь-то? Или в штольни иди, спину гни денно и нощно, или к ним в дружину. Мы ведь не воины, а крестьяне обыкновенныя. Что же я, мужик, буду здоровье в шахтах гробить? Я уж лучше в дружине послужу, всевышние милуют, грех на душу не возьму никакой, не обижу невинных людей. А как кончится смута, али сбегу раньше – подамся в город, новую жизнь начинать. Всевышние милуют, ни рук, ни ног не потеряю, разбойничая – а там займусь трудом праведным.
Ломпатри схватил его за грудки.
– Паршивая же ты свинья, – сказал рыцарь. – Тебе ручки да ножки дороже земли родной, терзаемой смутою? Говори, где у вас берлога!
– Какая тут берлога! – взмолился пленный. – Денно и нощно скитаемся по степи.
– По степи, гуторешь? От греха бегаете, поди? – прикрикнул на него Ломпатри и всадил ему мизерикорд прямо в сердце. Вытащив стальной шип из груди бандита, рыцарь проделал ещё две дыры в его теле – у пояса под левой рукою. Кровь оттуда брызнула тёмная,