Земля обетованная. Последняя остановка. Последний акт (сборник). Эрих Мария Ремарк
никогда не вернется! И мои золотые часы прихватил!
Рауль снова взвыл. Пока мы его поднимали, он успел отдавить мне ногу. Всей своей стокилограммовой тушей.
– Да осторожнее, старая вы баба! – чертыхнулся я, не подумав.
– Что?
– Ну да, – сказал я, тут же остыв. – Вы ведете себя, как плаксивая старая перечница.
– Это я старая баба? – переспросил Рауль, от неожиданности заговорив более или менее человеческим голосом.
– Господин Зоммер имел в виду совсем другое, – попытался успокоить его Мойков. – Он плохо говорит по-английски. По-французски это звучит совсем иначе. Это большой комплимент.
Рауль отер глаза. Мы с тревогой ждали нового припадка истерики.
– Это я-то баба? – уронил он неожиданно тихим и глубоко оскорбленным голосом. – Это мне сказать такое!
– Он во французском смысле, – продолжал импровизировать Мойков. – Там это большая честь! Une femme fatale![23]
– Вот так и остаешься один, – произнес Рауль трагическим голосом, поднимаясь без всякой посторонней помощи. – Покинутый всеми!
Мы без труда довели его до лестницы.
– Несколько часов сна, – увещевал Мойков. – Две таблетки секонала, можно и три. А завтра утром крепкий кофе. Сами увидите, все будет выглядеть совсем иначе.
Рауль не отвечал. Мы тоже его покинули. Весь мир его бросил! Мойков повел Рауля вверх по лестнице.
– Завтра все будет проще! Кики ведь не умер. Просто юношеское заблуждение.
– Для меня он умер! Мои запонки он тоже забрал!
– Да вы ведь сами их ему подарили! На день рожденья. К тому же он в них вернется.
– И что ты так возишься с этим жирным боровом? – спросил я Мойкова, когда тот вернулся.
– Он наш лучший постоялец. Ты его апартаменты видал? Если он съедет, нам придется поднять цены на остальные номера. И на твой тоже.
– Боже правый!
– Боров там или ангел небесный, только каждый страдает, как умеет, – заметил Мойков. – В горе нет знаков различия. И смешного тоже ничего нет. Уж тебе-то пора бы это знать.
– Да я знаю, – сказал я пристыженно. – Хотя различия все-таки есть.
– Это все относительно. У нас тут была горничная, так она в Гудзоне утопилась только из-за того, что сын стибрил у нее несколько долларов. Она не могла пережить такого позора. Может, скажешь, и это смешно?
– И да, и нет. Не будем спорить.
Устремив глаза к потолку, Мойков напряженно прислушался.
– Хоть бы он ничего над собой не учинил, – пробормотал он. – У этих экстремистов по жизни короткие замыкания случаются гораздо чаще, чем у нормальных людей.
– Горничная, та, что утопилась в Гудзоне, тоже была экстремисткой?
– Она была просто несчастной бедной женщиной. Ей казалось, что у нее нет выхода, – хотя ей были открыты все пути. Как насчет партии в шахматы?
– С удовольствием. Но сначала давай-ка выпьем по рюмке водки. Или по две. А то и больше, если захотим. Продай мне бутылку. Сегодня я хочу заплатить.
– С
Роковая женщина!