Капкан для Александра Сергеевича Пушкина. Иван Никитчук

      Он много раз садился за стол с намерением что-то написать. Попытался взять себя в руки, но ничего не выходило: работа не шла никак. Он и раньше знавал эти полосы творческой засухи, но никогда еще это не изводило его так, как теперь. Он знал, что бунт тут бесполезен, что все придет в свое время. Ему было прямо совестно: никогда еще не была его осень так бесплодна! И где взять денег? В надежде, что вдохновение вернется, что он свое наверстает, он упорно сидел в деревне…

      Иногда он ездил в Псков играть в карты. Он доводил до икоты смешливого отца Иону своими веселыми богохульствами, жадно читал призывы своих легкомысленных приятелей из Москвы и Петербурга приехать к ним…

      Он часто бывал в Тригорском. Анна тихо молчала. Были тихие зимние сумерки… На большом столе самовар тянул свою тоненькую песенку. Св. Антоний все корчился в муках при виде тех искушений, которые предлагались ему отвратительными чертями. Пушкин, гревшийся у печки, вдруг рассмеялся.

      – Что вы это? – подняв на него от вязанья свои прелестные глаза, спросила Анна.

      – Я подумал…

      – Матушки мои! – по-деревенски всплеснув руками, воскликнула вдруг Зина, гадавшая у окна на картах. – Туз червей, три девятки и бубновый король – спор какой-то, досада от речей, обновы и – вот тут – трефовый антирес…

      – Антирес… – с укором повторила мать. – На языке девичьей говорить тебе словно бы и не пристало… Ты и с бароном своим так изъясняешься?

      – Но неужели, по-вашему, в картах можно сказать интерес?! – живо воскликнула Зина. – Фу!

      – Нельзя коверкать язык…

      – Я взываю к вам, Александр Сергеевич: можно ли сказать трефовый интерес?

      – Да разумеется нельзя, очаровательница! – отозвался Пушкин. – У вас бездна вкуса…

      – Перестаньте, пожалуйста, Пушкин! – недовольно сказала Прасковья Александровна. – Вы совсем ей голову свернете вашими вечными похвалами…