Ван Тхо – сын партизана. Воспоминания морского пехотинца США о вьетнамской войне. Владилен Елеонский
хороший американец, где ты? Осталось немного!
– Я по нужде, подожди минуту!
Лучший способ спрятаться, – замереть под самым носом тех, кто тебя преследует. Шумно пройдя по чаще десяток шагов, я круто изменил направление, следующие двадцать шагов прошел совершенно бесшумно и у самой кромки густых колючек обнаружил то, что нужно, – огромное старое бревно, совершенно трухлявое, однако с хорошо сохранившейся прочной и толстой корой.
Спугнув с насиженного места то ли змею, то ли большую худую ящерицу, в полумраке под сенью густой листвы было не разобрать, да и не до того было, я без труда влез в довольно просторное нутро и затаился. Отсюда мне был хорошо виден мой юный партизан, он вернулся к тому месту, где потерял меня и теперь озирался по сторонам.
Ждать пришлось недолго. Буквально через минуту на фоне густых зарослей проступили миниатюрные, но довольно грозные мужские тени, они попали в луч, проникший сквозь листья, и я увидел, что бойцы вооружены до зубов и превосходно экипированы.
Один из них, стройный, подвижный, без советской армейской панамы, какие были на головах его спутников, и с заметной издалека прядью седых волос на черной как смоль аккуратно подстриженной шевелюре кинулся к моему провожатому. Его товарищи хищно повели в стороны автоматами Калашникова, выискивая цель. Я хорошо видел их сквозь овальный проем в своем укрытии, а они меня не могли видеть, потому что свет не проникал внутрь полого ствола.
Вьетконговец с проседью, кажется, был старшим. Он разрезал советским штык-ножом путы, стягивавшие кисти мальчика, и со слезами на глазах прижал его лицо к своей узкой как у подростка груди. Он что-то нежно говорил ему, а мальчик вначале кивал, а затем резко вскинул голову и кивнул в ту сторону, куда я ушел якобы по нужде.
Вьетконговец коротко махнул рукой, и его бойцы полупрозрачными тенями бесшумно двинулись в указанном направлении. Вслед за ними осторожно двинулись командир и, как я понял, его сын, настолько тепло он относился к этому вихрастому сметливому мальчугану.
Оставив винтовку, я тихонько выбрался из своего убежища и кошкой взобрался на дерево, то самое, с которого мой юный партизан застрелил из винтовки нашего радиста. Вряд ли они догадаются, что я прячусь там, откуда только что спустился их мальчик.
Каким наивным я был! Не прошло и пяти минут, как на дерево стал взбираться угрюмый вьетконговец с широким приплюснутым носом, и мне пришлось метнуть в него нож. Только сейчас, обозревая местность с высоты, я заметил, что окрестности разрушенного храма буквально кишат партизанами! Пробиваться с боем было равносильно самоубийству. У меня оставался только один путь – разрушенный храм.
Спустившись с дерева, я выдернул свой армейский нож из горла вьетконговца и, прикрываясь зарослями колючек, кинулся ко входу в подземелье, однако меня заметили и стали стрелять. Теперь действие напоминало охоту на загнанного кабана. Одна из пуль задела мне плечо прежде, чем я успел нырнуть в подземелье, но рана оказалась неопасной.
Я хорошо помнил, что помимо того