Литературоведческий журнал №40 / 2017. Коллектив авторов
И тут вновь, как змей-искуситель, появляется князь N*. Арис опять забыт, а князь целует ей руки и говорит: «Ты меня любишь, и я должен умереть в твоих объятиях! Юлия! тебе ли иметь предрассуждения? Следуй влечению своего сердца; следуй…» И вот уже Арис пишет ей письмо, давая ей «вольную»: «Права супружества несносны, когда любовь не освещает их. Юлия – прости! Вы свободны! забудьте, что у вас был супруг…»
В этот момент Юлия начинает понимать, на что она променяла любовь, постоянство и верность Ариса. «Туман рассеялся и я презираю себя!» – воскликнула она и бросает в лицо князю: «Обманывайте других женщин, смейтесь над ними, слабыми; только прошу забыть, оставить меня навсегда».
Узнав, что Арис уехал неизвестно куда, «сама немедленно оставила город и удалилась в деревню».
Чуть-чуть не став «новою Аспазиею, новою Лаисою, Юлия, – пишет Карамзин, – сделалась вдруг ангелом непорочности… посвятила жизнь свою памяти любезного супруга» и воспитанию рожденного от него сына. И просит Небеса: пусть Арис «возвратится хотя на минуту; хотя для того, чтобы видеть нашего сына!» Небеса увидели, что Юлия готова «теперь загладить перед ним вину свою!», услышали ее просьбу, и Арис возвращается, чтобы уже никогда не разлучаться. Живут они в деревне, «живут как нежнейшие любовники, и свет для них не существует», и если, замечает Карамзин, «могут не соглашаться в разных мнениях, но в том они согласны, что удовольствие счастливых супругов и родителей есть первое из всех земных удовольствий».
Последним обращением Карамзина к художественной прозе будет «Рыцарь нашего времени» (1802) – «романическая история» жизни молодого человека, написанная в игривой манере, с легкой усмешкой, в духе «Гаргантюа и Пантагрюэля» Ф. Рабле.
Начинается она, как и положено, с информации о будущих родителях «рыцаря», затем шаг за шагом прослеживается его жизнь до достижения им 11-летнего возраста и обрывается повествование, когда обнаруживается «естественное» влечение подростка к его «второй» матери. Уличенный в том, что подсматривал за ней, когда она купалась в реке, он, взглянув на нее, «закраснелся… Она хотела улыбнуться и также закраснелась… Графиня подала ему руку, и, когда он целовал ее с отменным жаром, она другою рукою тихонько драла его за ухо».
«Продолжения не было», – ставит на этом точку Карамзин, ничуть при этом не сомневаясь, что читатели, каждый по-своему допишет «романическую историю», которая с этого момента только и начиналась.
Двумя другими, созданными тогда же, произведениями писатель завершает исследование того, что бывает при «сильном прилеплении» к светской жизни («Исповедь», 1802), а также вообще при «прилеплениях», связанных как с эмоциональным, импульсивным, так и с рациональным, расчетливым отношением к жизни и соответствовавшим тому поведением («Чувствительный и холодный. Два характера», 1803), предвосхищая тем самым одно из направлений будущей «натуральной школы».
Карамзин и история русской литературы XIX в
Статья