Железный ветер. Геннадий Ананьев
помучайся! Воротили нос Левонтьевы, когда породниться хотел. Воротили! Петр Богусловский им милей. Где он теперь?! Теперь о Ткаче вспомнили. Нет уж, выкусить извольте. Буберы в услужении у Левонтьевых не хаживали…»
Более получаса сидел за своим письменным столом Мэлов, то распаляя себя, то успокаивая, но более того тешась тем, что безропотно ждут казаки в горнице и пикнуть не смеют. И только когда самому надоело бесцельное сидение, поднялся со стула.
Независимо вышел, уверенно. Сказал, словно снизойти изволил:
– Передайте Дмитрию, все постараюсь сделать, как он просил. Ради дружбы старинной нашей. Так, слово в слово, и передайте. Запомнили?
– Али алаги в бошках у нас? – недовольно буркнул Елтыш, а Есаул промолчал, лишь смерил Мэлова усмешливым пристальным взглядом. Ничего, дескать, покуражься-покуражься, а там поглядим, как жизнь повернет…
Лелеял то свое малое и минутное превосходство над посланцами Левонтьева Мэлов, дул из него мыльный пузырь до самой новой встречи. Смелость оттого даже обрел, укрепился в мысли, что в Усть-Лиманку ездить не следует.
«Нашел мальчика на побегушках! – осуждал Дмитрия Мэлов. – Не было того, чтобы Ткачи в слугах ходили у Левонтьевых, и не будет!»
Казакам наглым решил, как придут, место свое указать, свой шесток. Припас даже первую фразу, не один раз повторив ее, чтобы подобающе звучала. Этой фразой и встретил гостей:
– Проходите на кухню и ждите… У меня важная встреча. Я вернусь через час. Кухарка подаст чай…
– Глянь-ко, Елтыш, на него, – с презрительной усмешкой бросил Есаул. – Мелкодав мелкодавом, а в азойные метит. Не оболясить ли удумал?
Подошел вплотную все с той же не сердитой, а презрительной усмешкой, положил руки на плечи, мягко, вроде бы собираясь похлопать снисходительно шалуна-шутника, но вдруг напружинились пальцы, сграбастав рубашку и кожу под ней, и приподнял Есаул Мэлова, обезумевшего от боли и особенно от страха, ибо взгляд Есаула стал тоже жестким, прожигающим до пят.
Дальше все шло привычным порядком. Мэлов услужливо притрагивался пальчиками к усам, гости, развалясь в креслах, слушали его с брезгливой снисходительностью. Или повелевали.
Но вот вопрос:
– В Усть-Лиманке побывал ли, паря?
– Побывал, побывал! – скороговоркой выпалил Мэлов. – В порядке разведки…
Угрожающе поднялся Есаул, глаза его вспыхнули гневом, а Мэлов съежился, пугаясь телесной боли, которая была во сто крат ему неприятней душевной, залепетал прытко, что баба прибитая:
– Бес попутал. Истинный крест – бес на грех толкнул. Все сделаю. Все-все…
– Оболясишь еще – жилы вытяну!
Либо беспредельно дорог Есаулу Левонтьев, коль скоро так печется о его просьбе, либо сам придавлен жерновом, в любой момент который может крутнуться, перемолов в пыль и прах. И хотя Мэлов со злорадством предполагал только вторую причину, все равно это не избавляло его от необходимости ехать в бездорожную глухомань.
Но,