Волга-матушка река. Книга 1. Удар. Федор Иванович Панфёров
и, хлопая руками по коленям, как гусь крыльями по воде, хохоча, стал выкрикивать: – Ну и ершистый! Нет, нет! Матушка, ступай. Ступай. Мы позовем. Впрочем, коньячку нам «О. С.», икорки там и всякое прочее… Погуляем сегодня, а завтра – шабаш. – И как только официантка вышла, снова колюче произнес: – Ну и ершистый.
– Такой уж, – буркнул Аким Морев, задетый еще и покровительственным тоном академика.
– И кусачий.
– Зубы не выкрошились!
Академик, занимая ответственные посты, привык, чтобы к его суждению, его советам, его словам окружающие прислушивались, а тут столкнулись два таких, привыкших, чтобы к их мнениям относились со вниманием, – все это они только что осознали и потому стали все переводить в шутку.
Теплоход тем временем дал трубный – прощальный гудок, затем весь задрожал, словно от озноба, и начал медленно отчаливать.
– Пойдемте. На палубу. Позавтракаем потом, – почти упрашивая, проговорил Иван Евдокимович и первый вышел из каюты.
На пристани кто-то плакал, кто-то махал платочком, кто-то рукой, группа молодежи кричала:
– Приезжай-приезжай-приезжай!
Вскоре гомон смолк, люди на пристани затерялись: видны только всплески рук – они мелькали, как рыбки в воде… Через какие-то минуты и всплески погасли, а город, как бы приподнятый на чьих-то гигантских ладонях, развернулся во всем своем утреннем величии.
Иван Евдокимович стоял на борту теплохода и, как зачарованный, смотрел на древний кремль, внутри которого горделиво высились новые многоэтажные здания; на красный флаг, развевающийся над кремлем; на центр города, расположенный на горе, омываемой с одной стороны Окой, с другой – Волгой, на ту сторону Оки, где дымил «Сормово», на скверики, бульвары, цепочкой тянувшиеся вдоль набережной. Он, а вместе с ним Аким Морев неотрывно смотрели на город, особенно красивый сейчас, освещенный утренним ярким солнцем, утопающий в багряной осени садов, сквериков, палисадников…
– Да. Вы правы. Я грущу, – тихо проговорил академик, когда город, уходя вдаль, начал постепенно погружаться, словно в океан: сначала все смешалось, слилось, будто под одной крышей, затем город – с его пристанями, стадами пароходов, пароходиков, лодок, бульварами – стал быстро опускаться, и вот уже видны только самые высокие здания, шпили, заводские трубы… и город исчез. – Да. Вы правы… Я грущу. Ведь у меня на земле ныне никого и ничего, кроме агрономии, ученых и учеников, не осталось… Жена в прошлом году скончалась… вот здесь, в этом городе. А детей? Что ж, сын?.. Да, нет у меня сына. Нет. А хотелось бы иметь умного, делового… знаете, такого, чтобы продолжил наш род агрономов.
Стыд вдруг залил краской лицо Акима Морева: у него у самого несколько лет тому назад жена-врач погибла на фронте, и как бы ему самому хотелось побыть на месте гибели.
«Как же это я мог так с ним… за то, что он заехал сюда? Как мог?» – мысленно упрекнул он себя и намеревался было сказать: «Простите меня, Иван Евдокимович», – но тот, опустив голову, произнес:
– Пойду кое-что запишу и… рюмочку выпью. Прошу извинить, что своей тоской, может, и расстроил