Цвет слоновой кошки. Ольга Миклашевская
все дело было во взгляде. В том, как она с самого начала смотрела на нее, совсем еще маленькую девочку, с вызовом и раздражением.
«Откуда ты вообще взялась? – говорили ее плоские карие глаза. – Ладно, так и быть, скажи спасибо, что кормлю тебя и стираю твои платьишки. Ты ведь, как кошка, правда, дольше пятнадцати не живешь?»
Или, по крайней мере, Аня именно это прочла в глазах мачехи еще на первой встрече. А потом… Знаете, как от крошечной искры может в одночасье сгореть целый лес? Ну так вот и здесь, отчаянно желая потушить огонь, две девушки просто подливали туда масла.
– Что может случиться? – спросила Аня, не поднимая головы. – Боишься, что утоплюсь в унитазе?
Руки уже давно скрылись за барашками мыльной пены. Этот водоворот будто бы даже пах солью и отпуском, и в нем приятно было искать спокойствия и поддержки.
– Я не знаю, что мне с тобой делать. Просто не знаю, – устало сказала Лера, и на короткое мгновение Ане даже стало немного жаль ее.
Таким тоном говорят о старой любимой собаке, которую собираются усыпить.
Где-то в глубине души у Ани зародилась надежда – даже дыхание перехватило.
– Сдашь меня в детский дом? – И тут же поспешно добавила: – А то стукнет восемнадцать, уже будет поздно.
– Не мели ерунды. Ты же знаешь, что это невозможно. – С этими словами чудовище ушло в закат (то есть обратно на кухню).
«Невозможно?! – хотелось крикнуть Ане вслед мачехе. – Почему, по-твоему, невозможно? Потому что узнают, начнут стыдить? Бабушки на скамейке будут: „Это Лиза, у нее папаша спился давно. Это Маша, у нее кавалеров больше, чем ног у сороконожки. А это Лера, наша любимица, она бедную падчерицу сбыла в интернат и кутит с местным владельцем овощной лавки!“ Ты же никогда о чужом мнении не заботилась, тебя этому живопись научила. Критики смотрели на твои картины и одним своим неодобрительным взглядом делали твою кожу толще, жестче, плотнее. Твоя мамочка из Нижнего Новгорода перестала с тобой разговаривать с тех пор, как ты вышла замуж за мужчину, годящегося тебе в молодые отцы! И теперь тебя вдруг начало волновать, что кто подумает?…»
Но вслух Аня этого конечно же не сказала. Проглотила рвущиеся наружу слова, сглотнула их горькой слюной. И, как бы ни хотелось крикнуть вслед какую-нибудь пошлую гадость, стерпела, потому что знала: слово за слово – и они поубивают друг друга. Хотя, может, это и есть выход. Будут они с Лерой лежать на старом советском ковре, который у нормальных людей на стене висит, а у совсем нормальных вообще отсутствует… будут они лежать, как Пушкин с Лермонтовым, не способные поступиться гордостью, когда дело касается чести.
После молчаливого ужина девушка заперлась у себя в комнате, забралась с ногами на кровать и сидела так целую вечность, обняв руками подушку. В темноте из угла комнаты на нее смотрела старая фотография в мигающей светодиодными сердечками рамке, где они были запечатлены вдвоем с папой. Аня была классе в третьем, отец, как говорят, в самом расцвете сил. Каждые