Московское время. Валерия Вербинина
ваши документы. Вы знаете эту девушку?
Он кивком головы указал на Нину, которая стояла в нескольких шагах от них и не могла войти в свою комнату, потому что на пороге, загораживая проем, только что возник ее отец. Василий Иванович был кругленьким приземистым шатеном с высоким облысевшим лбом, красивыми бровями и глазами, в которых сейчас читалась немая тревога. Выразить тревогу вслух Морозов, впрочем, не успел, ибо с Акулиной Петровной произошла любопытнейшая метаморфоза. Услышав слова Кости, бабка вытаращила глаза и подалась назад.
– Я ее не знаю! – заверещала Акулина Петровна (хотя не далее, как несколько часов назад поцапалась с Ниной на общей кухне). – Извините, молодой человек, я совсем глухая! Ничем не могу помочь!
Она захлопнула дверь, и все услышали, как в замке со скрежетом поворачивается ключ.
– Не слушайте ее, – проговорила Зинаида Александровна, – она только притворяется глухой, а так у нее здоровья на четверых хватит…
– Зина, что происходит? – подал голос Василий Иванович. Его жена только руками развела.
Нина все-таки сумела пробраться мимо отца в комнату и поспешила к креслу, на котором лежала ее старая сумочка с потертыми углами. Повернувшись, девушка увидела, что Костя уже стоит в дверях, оглядывая обстановку. До революции эта комната, вероятно, служила парадной гостиной, одним из украшений которой был камин, сохранившийся до сих пор, но, судя по всему, давно бездействовавший. Бывшую гостиную, превратившуюся в жилплощадь Морозовых, разгородили шкафами так, что получились как бы три небольшие комнаты. Напротив входа – обеденный стол, крытый кипенно-белой скатертью, и четыре разнокалиберных стула, в углу – кресло, рядом с ним маленький столик. На столике лампа с бледно-желтым абажуром, под ней с одной стороны коробка для рукоделья, а с другой – кукла. На стене висела фотография бородатого господина неуживчивого вида, которого Костя поначалу принял за Маркса. Слева и справа, за шкафами, очевидно, спальни, то есть кровати членов семьи. Чисто, уютно, бедно? – да, пожалуй, но то была эпоха, не располагавшая к излишествам. С точки зрения многих современников, Морозовы жили очень даже хорошо.
Нина заметила, как Костя смотрит куда-то в угол, и решила, что его внимание привлекла кукла. Нет, положим, закона, запрещающего студенткам держать у себя дома кукол, но все же – все же девушке было ужасно неловко. Она уже вообразила себе, как Костя с ехидством рассказывает Опалину: «Представляете, Иван Григорьевич, эта гражданка до сих пор в куклы играет…»
– Это Маркс? – несмело спросил Костя, кивая на фото.
– Нет, Джузеппе Верди. Великий композитор, – ответил за дочь Василий Иванович, стоявший в дверях. – Я музыкант, – пояснил он, – играю в оркестре.
– Вы хотели видеть мои документы, – пробормотала Нина, подходя к Косте с комсомольским билетом и паспортом, который она вытащила из ящика стола. – Вот…
Костя взял бумаги и для очистки совести принялся их изучать – хотя ему уже было