Машиах. Цикл «Божественный мир». Борис Толчинский
светочем цивилизации, и гордилась тем, что не преследует людей за мысли. Никто не проводил облав среди ивримов, не искал отступников и святотатцев. Ивримы в этот день, как и в любой другой, были предоставлены самим себе.
До этой страшной ночи.
Среди начавшегося здесь ада, однако, были двое, которые не убегали никуда, дома не грабили, ни на кого не нападали. Они быстро шли от дома к дому, стараясь никому не попадаться на глаза. Одеты были эти двое в обыкновенные плебейские плащи с капюшонами, такие же, как у погромщиков.
Но один из этих двоих приходился нынешнему правителю Империи родным племянником, а другая (это была она) как раз сегодня в полдень должна была объявить Urbi et Orbi – Городу и Миру – о своей с правителем помолвке.
Погромщики бы просто не поверили, если бы увидели здесь ту, в чью честь им приказали жечь, крушить и убивать. Девушка шептала:
– Ты слышишь, Макс? Они не устают бесчестить моё имя, моё дело и мой трон! Таков их мне подарок?
– Ты удивляешься? А я нет! – отвечал ей юноша. – Толпа лишь прикрывается тобой, желая выместить на ком-то свою злобу. А злоба-то давно копилась, и у этой злобы не бывает дна!
Девушка взяла друга за руку и крепко сжала её.
– Это моя вина, только моя. Мне следовало лучше понимать, как отзовутся мои робкие призывы к миру и любви в озлобленных сердцах этих людей. Кто, как не я, позволила им пробудить в себе звериные инстинкты?
– Филис, не вини себя. Ты не в ответе за…
– Оставь! Ты знаешь: я за всё в ответе, только я одна. В ответе перед теми, кто глядит на нас со звёзд и судит каждую живую душу в этом мире. Судит по поступкам, а не благим намерениям, – она подняла голову вверх, капюшон спал, и Макс увидел слёзы на её лице, всегда таком живом и страстном.
Но звёзды не светили в эту пасмурную ночь: царили здесь только огонь и ветер, крики боли и отчаяния, порывы ярости и упоение пролитой кровью.
– Я не прощу себя, если с Давидом Хасмонейским что-нибудь случится. Я не прощу никого! Клянусь Творцом, который создал этот мир; клянусь небесными богами, которые поставили меня над Ойкуменой; клянусь кровью Фортуната, которая течёт во мне, я не стану никого прощать, я запрещаю себе это, кого-либо прощать без искупления, – повторила она, ускоряя шаг. – Поторопимся, Макс!
– Когда ты не прощаешь, то и я подавно, – отозвался он.
Улица сделала крутой поворот. Филис и Макс увидели, как серые тени в плебейских плащах снуют у большого, богатого дома ивримов. Он стоял в конце улицы, на самом берегу озера Феб. Ценности уже вынесли; трое погромщиков быстро складывали ковры, драгоценности и дорогую утварь в огромные мешки, которые, похоже, принесли с собой, заранее готовясь грабить. Другие трое бегали вокруг дома с факелами, пытались поджечь его в разных местах.
Потом Филис и Макс увидели ещё двоих, они волокли из дома человека, облаченного в талит, на несчастном не было лица, но он был