Две жизни. Часть 4. Конкордия Антарова
головки, что я ему простила всё утомление.
– Я очень огорчён, дорогая Наталия Владимировна, что Эта выявил свой деспотизм на вас. Совершенно не понимаю, как у вас хватило сил нести его. Он даже для меня становится тяжёлым.
Мы оба приглашали Славу побыть с нами, но он ушёл к себе, сказав, что его ждёт ещё работа. На мои укоры Эте, зачем он заставил Наталию Владимировну нести такую тяжесть, она весело сказала:
– Ну, ноша моя была мне легка! Я слово такое знаю. А вот хотела бы я вам рассказать, как поразил меня сегодня Раданда. В его библиотеке я нашла сочинения всех великих писателей Древней Греции и Рима в подлинниках. А когда я его спросила, кому же здесь нужны подобные произведения, он мне ответил: «Мне были нужны раньше, пока я не знал их наизусть. А теперь нужны всем образованным людям Общины, подготавливающим себя для служения ближним в том широком мире, куда вскоре поедут. Вот, позвольте вас познакомить с некоторыми из них», – радостно прибавил он, идя навстречу группе людей, совсем молодых, входивших в комнату, где мы сидели. Вы, Лёвушка, можете себе представить, в какой соляной столб я превратилась и как глупо было моё лицо, когда я здоровалась с представляемыми мне людьми, входившими в комнату. Раданда смеялся надо мной не меньше, чем тогда, когда Эта тормошил вас, о чём он нам рассказал с необычайным юмором. Но, Лёвушка, не думайте, что я смеялась над вами. Я всей душой вам сочувствовала, а смеялась только комизму той ситуации.
– Я именно так и думал, дорогая Наталия Владимировна, и в данную минуту очень тронут вашим вниманием ко мне. Если вас поразил своею учёностью и образованными молодыми людьми Раданда, то меня не менее поразил один из его учеников, наш брат-проводник по Общине.
И я рассказал ей обо всех впечатлениях вечера, подробно передав разговор с Вячеславом. Мы сидели вдвоём, зачарованные волшебной тишиной и сияющими звёздами. Наталия Владимировна говорила тихим, задушевным голосом:
– Как не похоже моё мироощущение этих минут на всё то, что приходилось мне переживать раньше. За короткие дни моей жизни здесь какая-то новая освобождённость родилась во мне. Когда, бывало, прежде мне выпадали минуты, не наполненные спешным, напряженным трудом, нечто вроде тоски накатывало на меня из каких-то подсознательных недр духа. Дивная ночь, если я проводила её без работы и без сна, навевала мне мысли не об очаровании божественного мира, но о своём одиночестве, о том, что на земле у меня больше ничего нет, что на ней я стою нагая среди миллионов людей, одетых во все страсти и привязанности временной любви. От них я отстала, а к небу ещё не поднялась… Я чувствовала себя как бы висящей в пространстве между небом и землёй, не имея незыблемой точки опоры. Но в эту минуту я сознаю в себе и небо, и землю. Примирённость и полное понимание смысла рождения и смерти сквозят для меня в каждом шорохе трав и листьев, в каждом смехе и рыдании, в каждой песне птицы и крике животного. Я знаю в себе великий Свет, независимо от формы окружения, от времени и места. И обретённая