Лароуз. Луиза Эрдрич
сидеть запертой в своей комнате.
Ландро и Эммалайн все еще стояли в дверях. Никто не попросил их войти.
– Вам что-нибудь нужно? – спросил Питер.
Он всегда спрашивал, чем может помочь тому, кто к нему пришел, но только Нола поняла, как грубо на сей раз прозвучали его слова, какая невероятная печаль в них скрывалась.
– Чего вы хотите?
Они ответили просто:
– Теперь наш сын станет вашим.
Ландро поставил на пол небольшой чемодан. Сердце у Эммалайн разрывалось. Она поставила еще одну сумку у входа и отвела взгляд.
Ему пришлось объяснять, что означают слова «Наш сын станет вашим», а потом повторить снова.
Пораженный Питер разинул рот.
– Нет, – сказал он. – Я никогда не слышал ни о чем подобном.
– Это старый обычай, – ответил Ландро.
Он проговорил это очень быстро. Можно было многое добавить, чтобы пояснить их с женой решение, но он больше не мог говорить.
Эммалайн взглянула на сестру, которую недолюбливала. Потом, не издав ни звука, она подняла глаза и увидела Мэгги, прильнувшую к перилам. Злое кукольное личико девочки поразило ее. Пора отсюда уходить, подумалось ей. Она резко шагнула вперед, положила руку на голову сына, поцеловала его. Лароуз, поглощенный игрой, погладил ее лицо.
– Позже, мама, – сказал он, копируя старших братьев.
– Нет, – снова сказал Питер, делая отрицательный жест рукой. – Так не пойдет. Заберите…
Затем он посмотрел на Нолу и увидел, что выражение ее лица изменилось. Оно стало мягким. А еще в нем проступила жадность. Казалось, она отчаянно цепляется за этого ребенка, что заставляет ее наклоняться к нему все ниже и ниже.
Ближе к вечеру Нола приготовила суп и поставила обед на стол, сохраняя при этом очень сосредоточенный вид. После каждого привычного действия она словно забывала, что следует делать дальше, и ей приходилось собираться с мыслями, чтобы найти тарелки, достать масло, нарезать хлеб. Лароуз начал медленно есть суп. Потом, неуклюже держа нож, намазал маслом хлеб. Он умеет вести себя за столом, подумала Нола. Его присутствие успокаивало и в то же время вызывало нервозность. Он был Дасти и вместе с тем казался противоположностью Дасти. Питера одолевало смущение. «Это невероятно, – подумал он. – Я до сих пор в шоке». Мальчик привлекал спокойствием и самообладанием, неуемным любопытством, но когда Питер понял, что ему нравится за ним наблюдать, то почувствовал муки совести, как от предательства. Он говорил себе, что Дасти не обращает на это внимания, что это не может его волновать. Он также понимал: Нола не возражает, чтобы ей оказали помощь таким способом, но не мог сказать, восприняла ли она этот немыслимый дар как проявление благородства, или считает, что отсутствие ребенка со временем заставит сердце Ландро истекать кровью.
– Отведи его в ванную, – сказала Нола.
– Тогда… Ну ладно.
Они обменялись вопросительными взглядами. Потом оба решили не класть его в кровать Дасти. Кроме того,