Скамейка Полли. Юрий Лермонтович Шиляев
при конной тяге, к лёгкому, равномерному покачиванию.
В карете, откинувшись на спинку сиденья, дремал старик. Рядом лежала трость – крепкая, из тёмного металла, явно, стоящая больших денег, с рукоятью из драгоценного, играющего в свете и прозрачного в темноте, камня. Старик иногда прикасался ладонью к рукояти, и тогда заключённый в прозрачную оболочку многогранный цветок вспыхивал тысячей красок – на одно лишь мгновенье. И тогда старик улыбался – так же мимолётно, едва заметно, улыбка вспыхивала на бесцветных губах и пропадала.
Его спокойное лицо бороздили морщины, от чего кожа казалась древним, найденным на раскопках, пергаментом. Гадать, сколько лет человеку, бесполезное занятие. Могло быть и семьдесят, и восемьдесят, и все сто. Крепко скроенный, сухой, плечистый, он неуловимо походил на старые деревья, выстроившиеся вдоль дороги. Сходство с лесными великанами, пожалуй, наводило на мысль, что человек, как и деревья, пережил немало бурь – и выстоял. И как они, будет стоять ещё много-много лет. Бывают такие старцы, при взгляде на которых не возникает мысли о смерти, скорее уж – о бессмертии, вечности и нерушимости мироздания. От путешественника веяло чем-то постоянным, неизменным, чем-то, что было всегда, как этот вековой лес…
Изредка старик открывал глаза, бросал рассеянный взгляд в окно, и снова погружался в дремоту. Или смотрел на спутницу – девятнадцатилетнюю девушку, свежую, хорошенькую, такую, какими бывают женщины, уже осознавшие власть красоты, и с успехом проверившие её на мужчинах, но ещё не избалованные, не достигшие того циничного пресыщения, какое вызывает неизменный и стойкий интерес у представителей противоположного пола. Девушка, скучая, то смотрела в окно, то доставала зеркальце и поправляла тёмные локоны, собранные в пышный хвост на макушке, то бралась за книгу. Жёсткие черты лица немного смягчались размытостью принципов и отсутствием твёрдости в характере. Лёгкая полнота округляла щёки, не скрывая, впрочем, остроты скул, чёткости линии бровей и решительной формы подбородка, скорее подходящего мужчине. Глаза серого цвета обдавали холодом, но сегодня искорки веселья то и дело вспыхивали в их ледяной глубине, отчего глаза делались похожими на ёлочное конфетти из фольги. От девушки так и веяло ожиданием праздника.
Старик улыбался спутнице, взгляд теплел, на лице появлялось выражение гордости родителя, довольного своим чадом.
У старых, много поживших людей, особенные глаза. Кто обращал внимание, знает, как часто глаза у старых людей тусклые, погасшие, взгляд мутен, тяжёл. Смотреть в них неприятно, всё равно, что заглянуть в бездну, или добровольно ступить в болотину, без надежды выбраться. Но бывает и такое: с возрастом глаза редких людей становятся светлее, лучатся, и словно небо, уже распахнувшее для их душ свои объятья, смотрит на нас из глубины.
Глаза путешественника, карие, неожиданно яркие, казались кусочками янтаря, вобравшего в себя солнце.
– Ну почему мы не взяли стимер?! – Воскликнула девушка, в очередной раз отбросив в сторону книгу. – Замечу, что в этом случае уже давно прибыли бы в Роузвуд. А теперь придётся целых два дня тащиться на примитивной, даже больше – морально устаревшей колымаге. И всё только потому, что мой старый дедушка решил вспомнить молодость!
Старик взглянул на внучку, улыбнулся, высунул руку в отрытое окно и пошевелил пальцами, словно хотел поймать ветер.
– Поскрипывание кареты не мешает слышать и видеть лес, а на стимере мы бы пронеслись, ничего не заметив, да и мелькание размытых пятен вместо пейзажа не добавило бы удовольствия, – произнёс он удивительно сильным, без старческого дребезжания, голосом.
– Но мне скучно! – надув губки, она притворно вздохнула, но тут же рассмеялась. – Ладно, если вы у меня такой ретроград, то будьте добры развлечь спутницу беседой. Нет, сэр, вы только посмотрите на себя, – она лукаво блеснула глазами, – уже целый час вы подставляете солнцу лицо, жмуритесь. Право, вы так напоминаете мне старого кота, разве что не мурлычете!
– Кэти, ты порой бываешь нетерпимой.
– А вы, дедушка, порой становитесь до ужаса правильным.
– Хорошо, юная леди, чем я могу вас развлечь?
Внучка посмотрела на деда, перевела взгляд в окно и, немного помолчав, попросила:
– Расскажи, о чём ты думаешь, когда смотришь на эти деревья? Ты вспоминаешь молодость? – Обычно она обращалась к нему на «вы», но когда рядом не было посторонних, Кэтрин вела себя более свободно, переходила на «ты», потом, шутя, напускала на себя серьёзность и говорила напыщенно и официально – и тогда их беседа напоминала разговор ровесников. Такое часто бывает между людьми, стоящими далеко друг от друга по возрасту, но близкими по духу, а старый барон и его внучка очень любили друг друга.
– Да, Кэти, ты права. Я вспоминаю молодость. Далёкую… и ушедшую, к счастью, безвозвратно.
– Почему к счастью? Что такого было в твоей жизни, о чём ты не хотел бы помнить? Ведь молодость – пора надежд, и все хотят возвратить её! А ты не хочешь вернуться туда, где был молод и счастлив? Или не был?..
– Не пристало воспитанной леди строчить вопросами, будто из пулемёта, – старик поднял