Проектирование социальных систем. Людологическое эссе. Р. П. Чернов
написания, так и объекта, о котором идет речь, тем сильнее коррозия письма, то, что в последующем может быть названо авторским стилем изложения. Автор пытается как бы выбежать за рамки слова, сформировав в тексте некоторую тягучесть ритмов и задержек смыслов, формируя свою ритмику написания, чтения, а, в конечном счете, и восприятия. Это тоже неосознанно игровые техники для самого автора, которые он от себя не отделяет, но они вполне узнаваемы читателями, которые их связывают с индивидуальностью стиля. Другие избегают напряжения столетий путем надиктовывания своих мыслей, что, по общему мнению, является более легким способом изложения, но, вместе с тем, записанный таким образом текст страдает ущербностью, трансформируется в систему распоряжений (так появляется бюрократический язык власти, рождается право- текст как форма записи распоряжений правителя, адресованный тем, кто изъят из непосредственного времени и места самого распоряжения). Текст никогда не заменяет личного общения, тем более обставленного определенным образом (нагляднее всего это видится в суде присяжных, так, например, речь защиты напечатанная, розданная присяжным и прочитанная защитником вполне может погубить даже очевидно невиновного, но вдохновенно сказанные слова, которые запустят в мышлении присяжного необратимые процессы сомнения, могут спасти самого закоренелого преступника). Текстуальные проповеди были невозможны для Иешуа, как мы уже отмечали ранее, и в силу исторических реалий того времени (ограниченность доступа к чтению широких масс и прочее). Само по себе состояние откровения, когда, с одной стороны, ты весь такой плотский и предельно конкретный, а с другой стороны то, что невозможно объять мыслью, но что вполне осязаемо тобою мышлением, создает такую разницу давления между бытием в возможности и бытием в действительности, что стремительность перехода не дает возможности поддерживать ее скорость в рамках написания, а иногда и в рамках понимания того, что говоришь. Это достаточно часто наблюдается у людей. Наиболее подходящее сравнение для состояния откровения – холодная ярость. То есть, накал такой же, как у разъяренного человека, которому из оружия доступно только слово, но при этом отсутствует выход эмоции. Наоборот, каждое слово не облегчает состояние (выговориться), а, наоборот, усиливает глубину состояния без причинно-следственной связи (источник «ярости» постоянен, находится всегда в области досягаемости воли индивидуума). С учетом разницы по бытию в возможности и в действительности (инструментарий слова непригоден даже для выражения любви, не говоря уже о Боге, хотя христианство опять же очень тонко уловило это, связав любовь с областью чувствования, которая не поддается рациональной идентификации) остро встает вопрос терминологии. Более того, до тех пор, пока область мысли опосредует вопросы повседневной материальной жизнедеятельности (без учета внутренних переживаний субъектов), вопрос