Дьявол в поэзии. Игнаций Матушевский
галлюцинаций, угнетающих измученный бессонницей мозг убийцы.
Однако, тот же самый поэт, не отличающийся, как большинство скептиков, последовательностью, но притом любящий сценические эффекты, вводит в своего «Неистового Геракла» оригинальную адскую фигуру, а именно ведьму безумия, дочь Урана и Ночи, Лиссу, которая по приказанию Геры должна помутить рассудок сына Алкмены. При этом она так жалуется на судьбу и критикует своих повелителей: «Среди богов судьба моя не завидна, и я неохотно нападаю на милых мне людей… Гелиос мне свидетель: дело это я делаю против воли, ибо во что бы то ни стало должна служить Гере»…
Говоря об адских владыках, нельзя не упомянуть об одном божестве прежней династии, царице ночи и руководительнице чародейских сил природы, трехликой Гекате, которой были подвластны все призраки мрака (Эмпузы у греков, Маны и Лемуры у римлян), и которой поклонялись знаменитые и прекрасные чародейки древности – несчастная Медея, изменчивая Цирцея, а также омерзительная некромантка, Эрихто из «Фарсалы» Лукана.
К числу зловредных существ нужно прибавить также и предательскую, до сих пор еще не выясненную Атэ.
Она смущает и ссорит людей друг с другом; это она не только посеяла смуту между Агамемноном и Ахиллом, но обошла и самого Зевса в вопросе первородства Геракла. Зевс разгневался и изгнал ее навсегда с Олимпа.
В этом существе, сеющем зло без всякой цели, из одного только удовольствия докучать людям и богам, кроется, действительно, что-то сатанинское, а самый факт свержения её с небес дланью наивысшего бога еще более увеличивает эту аналогию.
Эта интересная фигура только у одного Гомера носит мефистофелевский характер. Позднейшие поэты не только не развили, но даже и совсем подавили его, обращая Атэ в какую-то богиню проклятия, подобную Немезиде или суровым, но справедливым Эвменидам.
Здесь нет ничего удивительного: фигура, представляющая какое-то абсолютное зло, лишенная всех положительных элементов, не могла долго удержаться в гармоническом греческом мире, где самые ужасающие чудовища давали жизнь благороднейшим существам: так, из крови отвратительной Медузы вышел крылатый Пегас, который помог Беллерофону победить Химеру.
Римская поэзия, как отражение поэзии греческой, не заключает в себе новых демонических элементов[18].
Мы встречаем здесь те же самые фигуры, только с более грубыми, суровыми и плебейскими чертами.
Угрюмые «суки справедливости», Эвмениды, у римских поэтов утратили свой благородный характер охранительниц «старого закона» от «молодых» богов и снизошли до уровня обыкновенных, грубых палачей, которые мучат грешников в аду. Вергилий в VI книге Энеиды рассказывает так: «Мстительница Тизифона берет бич и ударами его истязает тела грешников»… Овидий же в «Ибисе» рисует во сто раз более ужасный образ деятельности фурий: «Одна из них крепким бичом рассекает тебе бок, чтобы ты сознался во всех твоих грехах, а другая отдает твое рассеченное тело в жертву змеям и медяницам, что живут в глубине
Слово „демонический“ мы употребляем в значении современном, потому что в древности „даймон“ обозначал всякое сверхчувственное существо, служащее посредником между богами и людьми, безотносительно к его этическому значению. Итак, были агато-даймоны и како-даймоны, то есть демоны добрые и злые.