Ключи от Стамбула. Олег Игнатьев
и снова приложился к рюмке, напустив на себя вид сироты, который ото всех терпит обиду и ни от кого доброго слова не слышит.
– Я тоже не желаю этого, – как можно мягче заверил визави Николай Павлович и всё же сказал, что, будучи посланником великой державы, хотя и не в ранге министра, он признаёт, что все его сотрудники имеют особые права в отстаивании чести и достоинства России.
– Даже путём рукоприкладства? – дёрнул плечом француз.
– А почему бы и нет? – вопросом на вопрос откликнулся Игнатьев и хлебосольно предложил маркизу отобедать вместе. Тот вскинул брови, несколько подумал и сказал «с удовольствием».
Это его «с удовольствием» было сказано как нельзя кстати и явно прозвучало для обоих ничуть не глуше золотого луидора, когда его подбрасывают вверх только затем, чтоб вскоре услыхать, как он звенит, упав к ногам – на мраморные плиты пола.
Николай Павлович взял со стола колокольчик и велел секретарю распорядиться, чтобы им с маркизом де Мустье сервировали стол в его рабочем кабинете. Затем продолжил начатую мысль.
– Можно оскорбить дипломата, ничего тут сверхъестественного нет, к тому же, – он радушно улыбнулся, – брань на вороту не виснет, но плевать в лицо державы, которую он представляет на авансцене международной политики, никому не позволительно. – Голос его посуровел. – За это, согласитесь, одной оплеухи мало. И ещё, – видя желание француза возразить, проговорил Игнатьев. – Насколько я знаю, мой вице-консул принял вызов вашего Дерше, обговорил условия дуэли, но тот позорно смалодушничал – не появился в нужном месте. Как ни крути, проявил трусость. Но трусость, как известно, порождает подлость, а подлость – измену. А коли так, всех малодушных нужно гнать из дипломатии взашей – прочь от себя! Не так ли?
Маркиз де Мустье не нашёлся что ответить. Его предупреждали, что новый посланник России блестящий полемист с неимоверно сильной логикой, а теперь он в этом убедился сам. У русского дипломата был живой ум, добродушие уверенного в себе человека, стремительная хватка практика, умеющего видеть выгоду и пользу там, где многие не замечают ничего, кроме препон и затруднений. Сам вид Игнатьева, его неторопливая речь, плавные жесты и какая-то особая мягкость в общении словно подсказывали всякому лицу, что знание светских обычаев и должной вежливости, привитые ему с младых ногтей, по сей день воспринимаются им как что-то новое, возвышенное и весьма полезное; чему должно следовать неукоснительно, испытывая что-то вроде счастья, даже если этого не могут оценить все те, с кем, так или иначе, но он вынужден общаться в силу сложившихся обстоятельств или же по долгу службы.
Во время обеда они коснулись многих тем, проявляя достаточно умения и такта в чисто светском разговоре. Говорили о разном. О соколиной охоте, столь любимой падишахом, об осеннем перелёте птиц и турецких курортных местах. Ещё, конечно, о погоде, власти и деньгах, о восхитительном искусстве дипломатии и об искусствах вообще; о театральных постановках,