Рассказы из пиалы (сборник). Андрей Волос
Ма!
И кулачком слезы вытирает.
– Вот же гад, а! – сказал шофер и полез в задний отсек открывать дверь, зашумел там: – Иди, иди, пошел вон, иди отсюда!
Сурок не стал дожидаться повторения – прыг в проем и шеметом по степи, вскидывая задом.
Шофер ему злым голосом кричит:
– У, сволочь жирная!.. Надо было тебя сапогом под зад, чтобы знал!
И долго мы еще вслед его дружно материли.
А потом сели в машину и поехали дальше, смеясь.
А если бы не увидели в нем человека, сурку пришлось бы худо: кричи не кричи, а довезли бы его до места, там бы, наверное, убили, из шкуры сделали шапку, а сало вытопили и пользовали бы им легочных больных.
4
Это длинное отступление, приведшее к вовлечению в круг нашего внимания еще двух собак и сурка – как будто одного кота мало! – понадобилось мне только для того, чтобы никто не подумал, будто я совершаю какую-то ошибку, написав: а все-таки странный он был человек, этот Мурзик!
Нет, ну правда. Мы, люди, относились к нему совершенно так же, как если бы он был человеком. Он к нам – иначе. Грубо говоря, он, в свою очередь, не хотел признавать в нас котов. И вот убей меня, я до сих пор не могу понять, чем же мы были для него нехороши.
Казалось бы, стоит ему на минутку задуматься, как все станет понятно – кто какую ступень эволюции занимает, кто какую роль играет в прогрессе, кто, в конце концов, венец творения, а кто – всего лишь мелкая зверушка, начисто лишенная такого необходимого в быту чувства, как благодарность.
Мы его кормили, поили и давали кров. Мы обращались к нему уважительно, по имени… Да если вспомнить все, что мы для него делали, перечень займет целую страницу. И – хоть бы хны! Как об стенку горох! Пусть бы это был какой-нибудь незначительный, мелкий знак, свидетельствующий о том, что он благодарен, что понимает, чем обязан, – мы были бы удовлетворены.
Дудки!
Он упрямо не хотел родниться с нами.
Если бы он сделал хоть малую уступку, ему легко удалось бы нас обмануть, представ в образе этакого романного героя: снаружи мрачного затворника, кичащегося независимостью и одиночеством, а внутри в высшей степени доброго существа, всегда готового отдать последнюю рубашку и защитить от хулиганов.
Да, мы были бы рады обманываться, но увы, увы – он и в этом направлении лапой не пошевелил. Он не хотел иметь с нами ничего общего, кроме еды и дома, не собирался уступать, и ни лесть, ни ветчина не могли склонить его к признанию того факта, что все-таки мы немного похожи.
А если кто-нибудь начинал громко выговаривать что-нибудь в этом духе ему, дремлющему после сытного ужина, Мурзик, прекрасно понимая, о чем идет речь, едва разлеплял свои наглые, рассеченные грифельными зрачками глаза. Но отнюдь не поворачивал головы в сторону говорящего, не удостаивал его взглядом, а смотрел сквозь эти свои щели туда, куда бог привел, – на пол так на пол, на миску так на миску. На его недовольной насупленной морде отчетливо читалось: когда ж ты замолчишь-то, наконец!