Эссе о Юрии Олеше и его современниках. Статьи. Эссе. Письма.. Ирина Панченко
воспоминаниям Олеши, знали немногие. Но, конечно, в первую очередь прослышали молодые начинающие поэты. Катаев, который был старше Олеши на два года, писал в «Траве забвенья», что до них, «молодых провинциалов», это знание пришло в 1913–1914 годах. Тогда же они узнали и о кризисе символизма и о враждебной позиции к нему акмеизма, эгофутуризма, о «первых начатках футуризма»
Оба друга, Катаев и Олеша, чтили поэзию Блока, которого, как известно, академик Бунин не признавал, как и всех других представителей поэтических течений «серебряного века». Много лет спустя, оглядываясь в прошлое, Олеша писал, что блоковские сквозные образы (розы, рыцари, Равенна, благовещение) для него тогда соответствовали лишь «мечтам о любви». Восхищаясь совершенством поэтической техники блоковских стихов, Олеша оставался вне философской подоплеки блоковской лирики, хотя заучивал стихи младосимволиста Блока наизусть. «Помню, как некогда он упивался четырёхкратным рокотанием буквы «р» в блоковском стихотворении «Равенна», – свидетельствовал одессит Борис Бобович.[118]
Олеша и Бобович (он был на три года старше Олеши) познакомились зимой 1916 года, в канун февральской революции. Их объединяли литературные интересы и пристрастия. И конечно, в ту пору их творчество часто грешило несовершенным подражанием петербургским знаменитостям, а общение – интеллектуальной позой:
– Он – шаман, а мог бы быть пророком, – многозначительно изрёк тогда Олеша о модном кумире курсисток, талантливом манерном поэте Игоре Северянине, который не отличался глубиной и никогда не посягал на роль пророка. Бобович в 1918 году посвятил «Дорогому Юр. Олеше» стихотворение «Годами тлела злоба…». Это стихотворение я обнаружила в одесском журнале «Южный Огонёк», литературный отдел которого ставил своей задачей «отразить веяния современных переживаний».
Стихотворение Бобовича любопытно тем, что, видимо, написанное после какого-то личного конфликта с Олешей, оно повторяло взятое напрокат у символистов настроение душевной усталости, неясной тоски и даже сологубовский мотив смерти:
Годами тлела злоба
В моей душе. Прости!
Мы виноваты оба
Все миновав пути…
Но знаю – скоро сгинет
Последняя тоска,
И кто-то плащ накинет
На даль на облака…
И никого не станет,
Чтоб сердце посвятить, —
Глубокой болью канет
Развеянная нить…
И мир холодным гробом
Нас глухо затворит…
Мы виноваты оба,
Пред нами – чёрный скит.[119]
Похожее настроение беспричинной «душевной тоски» Юрий Олеша выразил в своём единственном сонете «В сквере» (Цикл «Стихи об Одессе»).[120]
Однако дальнейшее творчество молодых поэтов показало, что словесные знаки «томления в земной юдоли» и «упадочного» мироощущения были для них лишь данью моде. Оба они посвятили своё перо революции. Вместе с поэтами Валентином Катаевым и Эдуардом Дзюбиным (он выбрал себе красивый псевдоним Багрицкий) Юрий Олеша и Борис Бобович активно сотрудничали
Бобович Б. Воображение и мечта // Литературная Россия. 1964. 18 декабря.
Бобович Б. Годами тлела злоба… // Южный Огонёк. 1918. № 1. С. 16.
Олеша Ю. В сквере // Бомба. 1917. № 15. С.11.