Девочка с медвежьим сердцем. Фрэнсис Хардинг
Медведь был дымчато-темной складкой на теле мира, четырехлапой и горбатой, и казался больше, чем на самом деле. Он с пугающей скоростью галопировал по направлению к дерущимся. Его глазки и разверстая пасть казались полупрозрачными дырами.
Столкнувшись с Мейкпис, он сбил ее с ног. Оглушенная ударом, она лежала на земле. Тьма, бывшая медведем, нависла над ней. И все же девочка не сразу поняла, что смотрит в его огромную черную спину. Он стоял между ней и врагами. Словно защищал детеныша.
Сквозь сумрачный силуэт медведя она по-прежнему видела обоих врагов. Они дружно шагнули вперед. Один поднял посох, чтобы ударить Мейкпис. Медведя они не замечали! И не поняли, почему удар не достиг цели: огромная призрачная лапа одним взмахом отбила палку.
Одна только Мейкпис могла видеть медведя. Одна только Мейкпис могла наблюдать, как ярость сжигала зверя, как он с каждым движением растрачивал себя. И когда он ревел безмолвным ревом, призрачные клочья разлетались, словно брызги крови. Бока, казалось, исходили паром. Он исчезал, испарялся и даже не знал об этом.
Мейкпис усилием воли встала на колени. Голова кружилась от медвежьего смрада и песни его ярости в ее крови. Она машинально вытянула руки, обняв буйствовавшую тень. Все, что она хотела в этот момент, – остановить разлетающиеся клочья, удержать медведя и не дать ему растаять, превратиться в ничто.
Ее руки сомкнулись на тьме, и Мейкпис провалилась в эту тьму.
Глава 4
– Она уже много дней в таком состоянии, – раздался голос тети.
Мейкпис не понимала, где находится и почему. Голова раскалывалась и была слишком тяжелой, чтобы попробовать ее приподнять. Окружающий мир казался призрачно-смутным, а голоса долетали словно откуда-то издалека.
– Так больше не может продолжаться, – донесся голос дяди. – Половину времени она лежит здесь как мертвая, а вторую половину… Что говорить, ты ее видела! Скорбь помутила ее рассудок. Мы должны думать о детях! Им небезопасно оставаться с ней!
Мейкпис впервые различила в его голосе нотки страха.
– Что подумают о нас люди, если мы выбросим на улицу свою же кровь? – спросила тетя. – Она наш крест, нам его и нести.
– Мы не единственная ее родня, – возразил дядя.
Последовала пауза, после чего тетя громко вздохнула. Мейкпис почувствовала, как теплые, натруженные руки нежно сжали ее лицо.
– Мейкпис, дитя мое, ты меня слышишь? Твой отец… как его зовут? Маргарет так и не сказала нам. Но ты, конечно, знаешь, верно?
Мейкпис качнула головой.
– Гризхейз, – прошептала она хрипло. – Он живет… в Гризхейзе.
– Я так и знала, – прошептала тетя – голос звучал благоговейно и одновременно торжествующе. – Сэр Питер! Я так и знала.
– Он что-нибудь сделает для нее? – поинтересовался дядя.
– Нет, но сделают родственники, если не хотят, чтобы их имя вываляли в грязи, – твердо заявила тетя. – Вряд ли им будет приятно, если кто-то с такой благородной родословной будет брошен в Бедлам[4], не так ли? Если
Бедлам – простонародное название госпиталя Святой Марии Вифлеемской, психиатрической больницы в Лондоне.