Мы здесь живем. В 3-х томах. Том 1. Анатолий Марченко
пересылке в Тайшете я впервые попал в камеру с политическими – несколько человек еще застряли здесь, их по разным причинам не успели отправить со всеми. До сих пор я все гадал: что это за люди, за что сидят, как держатся, о чем думают?
Народу в камере было немного. Два деда, оба двадцатипя-тилетники: один поволжский немец, старик с большой седой бородой, фамилии его не помню, другой был бодрый, подтянутый, чувствовалась военная выправка. Он и был военный – сначала капитан Красной армии, а потом офицер в армии генерала Власова. Фамилия его Иванов. Иванов был на год старше немца и звал его не иначе, как «кислей». Был еще один двадцатипятилетник, Иван Третьяков, хороший дядька.
Еще с нами сидел дядя Саша, крикливый мужик, офицер-фронтовик, всю войну провоевавший в советской армии, много раз раненный. Из молодежи нас было трое: ленинградский студент, я и душевнобольной парень. Жили мы в камере дружно, без ссор, наши старики опекали нас, вводили в курс лагерного житья-бытья – они были опытные каторжане, за плечами у каждого десять-пятнадцать лет самых страшных лагерей.
В конце апреля в нашу камеру кинули какого-то афганца. Он почти не говорил по-русски, и мы с трудом добились от него, что с ним было. Оказалось, он несколько лет назад перешел границу – захотел в Советский Союз: ему плохо жилось у себя в Афганистане, он служил пастухом у какого-то богача. Его, конечно, сразу же посадили в тюрьму. Но скоро разобрались, что он не шпион и не диверсант, выпустили и разрешили жить в Советском Союзе, как он хотел. Его отправили в колхоз, тоже в пастухи. Но в колхозе афганцу не понравилось. Он стал проситься обратно в Афганистан, да не тут-то было: не пускают. Он долго думать не стал и пошел тем же путем, как и явился. Его поймали, судили, дали три года за попытку нелегально перейти границу. Три года он отсидел и вот должен был на днях освободиться. Афганец ходил по камере, бил себя по голове и приговаривал:
– Турак, ох турак!
– Куда же ты теперь? Опять в колхоз?
– Нет, нет! – мотал головой афганец. В колхоз он не хотел. – Афганистан пошел.
– Так тебя же не пустят! Поймают – десятку дадут, теперь уже за измену родине.
– Афганистан пошел, – твердил афганец. – Колхоз нет.
Перед освобождением ему выдали новую телогрейку и черные лагерные брюки. Он так разозлился, что затолкал и брюки, и телогрейку в парашу и вышел на волю в том рванье, в каком был. Что стало с ним дальше, не знаю. «С тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде», – как поется в песне.
4 мая нас всех посадили в вагонзак. Снова этапы. Опять через Новосибирск, а оттуда на запад: Свердловск, Казань, Рузаевка.
По дороге к нам подсаживали новых попутчиков. Где-то на пересылке добавили нескольких украинцев-«националистов». Тоже двадцатипятилетники. Из них мне особенно запомнился Михаил Сорока, очень спокойный, доброжелательный, душевно крепкий человек. Потом подсадили парня родом из Польши. Его отец был польский офицер, расстрелянный в Катынском лесу. Мать арестовали, и она тоже погибла.