Конституция свободы. Фридрих фон Хайек
не в том смысле, что не делают ничего полезного, а в том, что их цели не определяются целиком и полностью материальной выгодой. То, что большинство людей неизбежно вынуждены зарабатывать себе на жизнь, не делает менее желательным, чтобы некоторые не должны были этого делать, чтобы немногие имели возможность стремиться к целям, безразличным для остальных. Без сомнения, было бы отвратительно, если бы для этого богатство произвольно отнималось у одних и передавалось другим. Мало смысла и в том, чтобы право наделять подобной привилегией было предоставлено большинству, потому что оно выбрало бы людей, цели которых уже одобрило. В этом случае большинство просто создало бы еще одну форму занятости или новую форму вознаграждения за признанные заслуги, но не возможность преследовать цели, которые еще не получили общего признания в качестве желательных.
Меня восхищает нравственная традиция неодобрительного отношения к праздности, когда речь идет об отсутствии целенаправленной деятельности. Но не работать ради дохода не обязательно означает пребывать в праздности; и нет оснований не считать почтенным занятие, не приносящее материальной отдачи. Тот факт, что большинство наших потребностей могут быть удовлетворены рынком, который одновременно дает большинству людей возможность зарабатывать на жизнь, не должен пониматься так, что никакому человеку нельзя позволить направить всю свою энергию на цели, не приносящие финансовых результатов, или что только большинство или только организованные группы должны иметь возможность стремиться к таким целям. То, что лишь немногие могут иметь подобную возможность, не делает менее желательным, чтобы некоторые ее имели.
Сомнительно, чтобы класс богатых, этос которого требует, чтобы по крайней мере каждый принадлежащий к нему мужчина доказал свою полезность приращением богатства, мог адекватным образом оправдать свое существование. Каким бы важным ни было значение независимого владельца собственности для экономического порядка свободного общества, оно, вероятно, еще больше в области мысли и мнений, вкуса и убеждений. Обществу, в котором все интеллектуальные, моральные и художественные лидеры принадлежат к классу наемных работников, особенно если большинство из них работает на государство, недостает чего-то очень серьезного. При этом мы повсеместно движемся именно к такому состоянию. Хотя в среде свободных писателей и художников, а также в профессиональных сообществах медиков и юристов все еще находятся отдельные независимые лидеры мнений, подавляющее большинство тех, кто должен бы осуществлять лидерство – ученые в области естественных и гуманитарных наук, – сегодня в большинстве стран работают на государство[208]. В этом отношении произошли очень большие изменения в сравнении с XIX столетием, когда такие джентльмены-ученые, как Дарвин[209] и Маколей, Грот и Лаббок, Мотли и Генри Адамс, Токвиль и Шлиман, были известными публичными фигурами и когда
Я, разумеется, не возражаю против того, чтобы интеллектуальные классы, к которым я и сам принадлежу, то есть университетские преподаватели, журналисты и государственные служащие, обладали соответствующим влиянием. Но я осознаю, что, будучи наемными служащими, они неизбежно имеют профессиональные предубеждения, которые в некоторых существенных пунктах противоречат требованиям свободного общества, а потому должны встречать противодействие или, по крайней мере, подвергаться коррекции с другой позиции, с точки зрения людей, не являющихся членами организованной иерархии, жизненное положение которых не зависит от популярности выражаемых ими взглядов, которые могут на равных иметь дело с богатыми и обладающими властью. В истории эту роль порой исполняла земельная аристократия (в Виргинии в конце XVIII столетия – сельские джентльмены). Для создания такого класса не нужны наследственные привилегии, и патрицианские семьи многих торговых городов-республик, вероятно, имеют больше заслуг в этом отношении, чем вся титулованная знать. Но без какого-то количества людей, имеющих возможность посвятить жизнь тем ценностям, которые они избрали, не нуждающихся в том, чтобы их деятельность получала одобрение начальников или клиентов, и не зависящих от вознаграждения за признанные заслуги, некоторые направления эволюции, бывшие в прошлом очень благотворными, закроются. Если даже «независимость, это величайшее из земных благ» (как назвал ее Эдвард Гиббон в своей «Автобиографии»
Сам Дарвин это прекрасно осознавал; см.: «Существование известного числа образованных людей, которым не нужно работать для добывания насущного хлеба, имеет значение, которое нельзя переоценить. В самом деле, вся высшая интеллектуальная работа производится ими, а от этой работы зависит материальный прогресс в самых разнообразных формах, не говоря уже о других высших преимуществах»