Человек в трех измерениях. В. Д. Губин
target="_blank" rel="nofollow" href="#n_50" type="note">[50]
Как бы мы ни старались освободиться от всего внешнего, всеобщего, неличного, всегда остается в нас много порожденного страхом, ленью, апатией, нежеланием рисковать. Всегда истинное одиночество, в котором только и рождаются оригинальные дела и мысли, становится возможным творчество, кажется нам чем-то смутным, пугающим и в принципе недостижимым состоянием. Поэтому философия, культивирующая одиночество, всегда раздражала общество, общественность, власть, да и каждого человека, чувствующего вызов своей совести, на который он не может адекватно ответить. «Ах, – я замечаю, – вы не знаете, что такое одиночество. Где существовали могущественные общества, правительства, религии, общественные мнения, – словом, где была какого-либо рода тирания, там она ненавидела одинокого философа, ибо философия открывает человеку убежище, куда не может проникнуть никакая тирания, пещеру внутренней жизни, лабиринт сердца; и это досадно тиранам»[51].
Наличие массы – это критерий загнивания общества, господство в нем нивелирующих, упрощающих всё процессов, омертвление его динамической структуры. Динамика теперь выражается в безудержном росте производства продуктов потребления и увеличении массы, которая потребляет, при этом само производство потребляет массу, они друг без друга не существуют и друг друга обусловливают. В этом процессе исчезает человек как личность, как особый тип, обескровливается культура, истощается земля. Неизбежными становятся социальные катастрофы, антропологическая деградация, неизбежно все идет к концу, поскольку заканчивается запас энергии, который в эпоху массового общества только тратится, – запас добра, любви, уважения к человеку, который создавался веками религией, искусством, воспитанием.
Главное стремление массы – навсегда избавиться от страданий, закрыть все двери, ведущие к трагедии жизни. Всеобщее нивелирование, уравнивание приведет к тому, что все растворится в стихии, лишится форм, сбросит бремя всех исторических определений, где скрыта боль жизни. «Здесь выражается ее тоска по смерти, которая является для нее чистым ничто, ее тоска по всем эйфорическим, анастезическим, наркотическим состояниям блаженства… Массовая жажда смерти усиливается по мере образования масс. У нее оказываются средства, предоставляемые ей в распоряжение все более эффективно работающей наукой. Их воздействие рассчитано на массу. Желание положить конец концентрируется в представлении о том, что можно взорвать даже Землю»[52].
Большая часть жизни естественного человека наполнена сном, автоматизмом – совершенно нормальным для него состоянием, которое, постоянно повторяясь, создает «нормального» человека, т. е. дочеловека. Он живет, как будто исполняет ритуал, смысла которого не понимает и понимать не хочет. Поэтому жизнь летит так быстро, и в конце он может воскликнуть: «Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?» Конечно, приснилась, поскольку половину жизни он спал