Я защищал Ленинград. Артем Драбкин
сразу попадали, стали тоже отстреливаться, ну, и помаленьку-помаленьку отодвигаться ближе к середине коридора. Ну, отбились потихоньку. Правда, нашу группу рассеяли. В этой сумятице я потерял своего второго номера. И мы выходили только вдвоем с военфельдшером. С какой он был части, не знаю. Сначала ползли. Потом его убило: долбануло осколком. Ползком уже плохо, так я катышком. Тихонько так. Ну, знаете, как лежишь и переворачиваешься туды-сюды. Катышком вот выкатился. Вот.
Не помню, какого числа я вышел из окружения, но это был уже июнь. Тут нас встречали, как говорится, с распростертыми объятиями. Ну а голодные люди – сами знаете. Один воздерживается много есть, а другой сразу две и три порции. Два-три раза подходил с котелком. Ну, а потом, естественно, как говорят в народе, заворот кишок. Медики спохватились, стали предупреждать. Да уже поздно. Многие из вышедших погибали. Я воздерживался. Ел помаленьку. За порцию раза три или четыре принимался. Съел часа за три-четыре. Не могу сейчас объяснить, почему я так делал. Помню, очень клонило в сон и очень болела голова после контузии. Может, поэтому порцию съел в три или четыре приема. Дня через два медики устроили усиленный медосмотр. Нас переодели, а то вышли кто в шинели, кто в рваном ватнике, кто в бушлате, кто в валенках – кто в чем. А на дворе середина июня. Здесь я встретил нескольких человек из нашего подразделения.
Дали пару дней передохнуть, а потом стали нервотрепку устраивать. Снова была проверка. Но тут быстренько – не то что в первый раз. Особой строгости не было, потому что вышел с оружием, с документами. Вышел не один. Спрашивали только, видал ли немцев, не видал ли немцев, может, видал, что кто-то общался с немцами. С кем выходил, сколько нас выходило. Вот такие вот в основном вопросы. Меня немножко трепали за то, что пулемет оставил. Я говорю: «Был приказ уничтожить. Вот и уничтожили». А мне: «Нет, надо было выносить». Я говорю: «Вы попробуйте по болоту, где идешь почти по шею в воде, идти с этим пулеметом. Поэтому у командования был приказ уничтожить».
В это же время шло формирование. Там нам зачитали приказ № 227. Особого восторга этот приказ не произвел. Потому что если я добровольно пошел, будучи зеленым мальчишкой, то тут, пройдя год войны, я уже кое-что понял. Стал понимать, что со штыком на танки ходить не надо, а приказ требовал. Что наш комсостав не умеет воевать, это я тоже понял. Многие командиры, призванные из резерва, привыкли по старинке, по-буденновски, как говорится, шашки наголо и вперед. А война-то уже была другая. Многие бойцы стали понимать, что так воевать нельзя. Мы не умели воевать, пока не научились где-то в конце 1942-го. 1943-й – вот тут более-менее научились. Уже на танки со штыками не перли. Политработники тоже были всякие. Были нормальные политработники, а были и придурки. Помню такой случай во время наступления – еще зимой. По-моему, это было на реке Тигоде. Наш берег низкий, а немцы сидели на крутом. Мало того, что на крутом, так у них весь склон был полит водой. Первый раз наши сунулись – много положило. В это время то ли с проверкой,