Комментарий к роману Владимира Набокова «Дар». Александр Долинин
в нем было хорошего, – сказал ему Набоков, – это то, что он по-настоящему жил литературой» (Field 1986: 188). Весьма убедительным представляется предположение М. Безродного, что Набоков вывел Ремизова и его жену Серафиму Павловну под именами Олег и Серафима Комаровы в романе «Пнин» (Безродный 2001). Прообразом Комаровых можно считать похожую супружескую пару в рассказе «Василий Шишков» (1939) – «обширная дама (кажется, переводчица или теософка) с угрюмым маленьким мужем, похожим на черный брелок» (Набоков 1999–2000: V, 411; указано: Блищ 2013: 197).[23]
2–20
… так непрочно, / так плохо сделана луна, / хотя из Гамбурга нарочно / она сюда привезена… — Обыгрываются слова безумного Поприщина из «Записок сумасшедшего» Гоголя: «Признаюсь, я ощутил сердечное беспокойство, когда вообразил себе необыкновенную нежность и непрочность луны. Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается» (Гоголь 1937–1952: III, 212).
2–21
Однажды мы под вечер оба / стояли на старом мосту. / «Скажи мне, – спросил я, – до гроба / запомнишь – вон ласточку ту?» / И ты отвечала: «Еще бы!» // И как мы заплакали оба, / как вскрикнула жизнь на лету… / До завтра, навеки, до гроба, – / однажды, на старом мосту… – В ардисовском сборнике «Стихи» (1979) и последующих изданиях стихотворение печаталось без разделения на строфы под названием «Ласточка». Набоков в интервью телевидению Би-би-си (1962) назвал его самым любимым из своих русских стихов и следующим образом пересказал не знающим русский язык журналистам: «There are two persons involved, a boy and a girl, standing on a bridge above the reflected sunset, and there are swallows skimming by, and the boy turns to the girl and says to her, „Tell me, will you always remember that swallow? – not any kind of swallow, not those swallows, there, but that particular swallow that skimmed by?“ And she says, „Of course I will,“ and they both burst into tears [В нем двое персонажей, мальчик и девочка, они стоят на мосту над отраженным закатом, мимо них над самой водой проносятся ласточки, и мальчик поворачивается к девочке и говорит ей: „Скажи, запомнишь ли ты навсегда вон ту ласточку? – не любую ласточку, не вон тех ласточек, а именно ту ласточку, которая пронеслась мимо над самой водой?“ И она говорит: „Конечно, запомню“, и оба начинают плакать (англ.)]» (Nabokov 1990c: 14).
Стихотворение продолжает богатую русскую традицию стихотворений о ласточках, берущую начало с «Ласточки» и «На смерть Катерины Яковлевны, 1794 году июля 15 дня приключившуюся» Державина (подробней см.: Сурат 2009). Двойное указание с эмфазой «вон ту» сближает набоковскую «Ласточку» с «Ласточками» Ходасевича (1921), где использована эта же форма (ср.: «Вон ту прозрачную, но прочную плеву / Не прободать крылом остроугольным, / Не выпорхнуть туда, за синеву, / Ни птичьим крылышком, ни сердцем подневольным» [Ходасевич 1989: 139]; наблюдение М. Ю. Шульмана). Правда, как следует из пояснений Набокова в интервью, он, в отличие от Ходасевича, имел в виду не подъем вверх, а полет вниз, к воде, что скорее напоминает «Ласточек» Фета: «Вот понеслась и зачертила – / И страшно, чтобы гладь стекла / Стихией чуждой не схватила / Молниевидного крыла»
Внешность самого Ремизова Набоков описал дважды. Рассказывая жене о случайной встрече с ним в редакции парижского журнала La Nouvelle revue française, он писал ей: «Ремизов похож на евнуха, а также на шахматную фигуру, уже взятую (do you see my point. Чуть криво стоит на краю столика, малоподвижная и резная). Толстоватый, короткий, в наглухо застегнутом пальто. Был очень сладок со мной» (Набоков 2018: 250; Nabokov 2015: 252; письмо от 8 февраля 1936 года). В «Других берегах» говорится, что Ремизов «необыкновенной наружностью» напомнил Набокову «шахматную ладью после несвоевременной рокировки» (Набоков 1999–2000: V, 317; в английских вариантах автобиографии Ремизов не упомянут).