.
что подсказал.
– Яблочки славные, крепенькие, всю зиму пролежат!
Грэм подошел к кадке и гордо постучал по стенке.
– Чем еще перебить голод, как не зимним яблочком?
Он лукаво взглянул на трактирщика и еще раз постучал по кадке.
– Перебить, а? Как ты думаешь?
Коут негромко охнул и потер лицо.
Грэм хихикнул себе под нос и провел рукой по блестящим металлическим обручам.
– Никогда еще не делал обручи латунные, а надо же, так хорошо вышло! Ты мне скажи, если они вдруг рассядутся. Я поправлю.
– Я рад, что это не причинило особых хлопот, – сказал трактирщик. – А то в погребе-то сыро. Боюсь, как бы железо не проржавело через пару лет.
Грэм кивнул.
– Ну да, умно придумано, – сказал он. – Просто мало кто удосуживается загадывать так далеко вперед.
Он потер руки.
– Ты мне не подсобишь? Не хотелось бы уронить кадку и испортить тебе полы.
Они взялись за кадки. Две из них отправились в погреб, третью утащили за стойку в кухню и водрузили в кладовке.
Потом оба вернулись в общий зал, каждый по свою сторону стойки. Ненадолго воцарилась тишина. Грэм окинул взглядом пустой зал. У стойки стояло меньше табуретов, чем обычно, и на месте одного из столов зияло пустое пространство. В тщательно обустроенном трактире все это бросалось в глаза как выбитые зубы.
Грэм отвернулся от выскобленного пятна на полу возле стойки, сунул руку в карман и достал пару тусклых железных шимов. Рука у него почти не дрогнула.
– Налей-ка мне пива, Коут, – хрипло сказал он. – Я понимаю, что рановато, но день впереди длинный. Я нынче Маррионам помогаю пшеницу возить.
Трактирщик налил пива и молча протянул ему кружку. Грэм отхлебнул единым духом сразу полкружки. Глаза у него были красные.
– Да, скверно дело обернулось, – сказал он, не глядя в лицо, и отхлебнул еще.
Коут кивнул. «Скверно дело обернулось». Возможно, это и все, что скажет Грэм по поводу гибели человека, с которым он был знаком всю свою жизнь. Здешний народ знал о смерти все. Они сами резали скот. Они мерли от лихорадки, от падений, от загноившихся переломов. Смерть была все равно что неприятный сосед. Лучше не болтать о ней лишний раз, а не то, того гляди, услышит да и заявится в гости.
О смерти говорилось только в историях. Легенды об отравленных королях, о поединках, о древних войнах – это ничего, это было можно. Они рядили смерть в чужеземное платье и отсылали ее подальше от дверей родного дома. Загоревшаяся сажа в трубе, крупозный кашель – это было ужасно. Но суд над герцогом Гибейским или осада Энфаста – это дело другое. Эти истории были как молитвы, как заклинания-обереги, которые бормочет себе под нос припозднившийся прохожий. Как грошовые амулеты, которые люди покупают у коробейника, просто на всякий случай.
– А долго он тут еще пробудет, этот писарь? – тихо спросил Грэм, говоря в кружку. – А то мало ли, вдруг я надумаю чего записать…
Он слегка нахмурился.
– Папаша мой всегда звал это просто «доверенность».