Танец на краю пропасти. Грегуар Делакур
«Пивную Андре», улица Бетюн, 71.
Тот тип мужчины, из-за которого женщина готова бросить все.
Я излагаю цепь событий, как они происходили. Я не стану комментировать неудержимость моего желания – ее, наверное, следует искать в области сакрального.
Я просто хочу разобраться в механике катастрофы. Понять, почему, позже, я навсегда ранила сердца тех, кого любила.
Я думаю, что мы оступаемся в любовь из-за внутренней пустоты в себе. Едва уловимого пространства. Навсегда неутоленного голода.
И вот нечаянное явление, порой прелестное, порой грубое, обещая насыщение, пробивает эту брешь, освещает наши нехватки и ставит под сомнение все, что мы считали вечным и незыблемым, – брак, верность, материнство, – это нежданное, почти мистическое явление, что открывает нас самим себе и также пугает, и отращивает нам крылья, чтобы лететь в пустоту, что распаляет наш аппетит, нашу неотложность жить, потому что, паче чаяния предположив, что никогда ничто не длится, мы вдруг обретаем в этом уверенность, как и в том, что не унесем с собой никаких воспоминаний, никаких ласк, никакого вкуса кожи или привкуса крови, ни улыбки, ни грубого слова, ни непристойности, ни унижения: мы внезапно узнаем, что настоящее есть единственно возможная вечность.
Это близорукость моего мужа, и отсюда его исключительно добрый, ласковый взгляд вскормили меня поначалу, наполнили, украсили.
А то, как этот мужчина в лилльской пивной вытер губы белой салфеткой, так аккуратно, и как салфетка соскользнула, чувственно, точно ниспадающая простыня, обнажив его рот, сочную ягоду, заставило меня осознать, до какой степени я голодна.
Я не хотела любовника. Я хотела головокружения.
Назавтра я снова пришла на улицу Бетюн.
Я, правда, не сразу вошла в пивную, чуть не повернула назад. Я была тогда женщиной замужней, женщиной счастливой; я была и любимой женой, верной женой – зачем же выставлять себя напоказ перед незнакомцем, искать его взгляда. И откуда это покалывание в пальцах. В кончиках грудей.
У моей матери были строгие слова для таких женщин. Она говорила «дешевка». Говорила «распутница». «Уличная» – потому что «шлюха» гадкое слово.
Я вошла. Невзирая на анафемы. Невзирая на плевки.
Я сразу заметила его, за шумными клиентами, встречами украдкой, механическими официантами, обладающими этим ужасным даром слепнуть, когда они нужны.
На этот раз он был один, и наши взгляды встретились.
Его – скорее случайно, из опаски, видно, почувствовал, что на него смотрят. Что-то звериное.
Потом взгляд смягчился, когда он увидел мое лицо и понял, что угрозы нет, когда он понял мое смятение.
Я тотчас опустила глаза, и мне показалось, что щеки мои порозовели.
Роза признания, уже.
Когда я снова попыталась встретить его взгляд, он, кажется, улыбался, но сегодня я в этом больше не уверена – возможно, он улыбнулся позже, когда я отвела прядь волос, чтобы открыть лицо, как расстегивают верхнюю пуговичку платья, показывая бледность кожи, прокладывая путь.
Между