Мы, кажется, встречались где-то?. Андрей Радзиевский
полосатые уголочки авиаконвертов, их-то и заметил Тили.
– Почтовый роман лейтенанта Шмидта закончился! – опять заорал Тили на всю комнату, привстав, наклонился к Женьке и издевающимся голосом прошипел:
– Али, к-х, к-хи… рога тебе твоя любимая наставила?
Как сорвался, не сразу понял. Тили рухнул меж коек и, тяжело дыша спиртным духом, не поднимаясь, пополз к двери, постанывая:
– Гад, вот Борька вернется… вернется, и он тебе…
– И с Борькой поговорим, если надо будет, – процедил сквозь зубы Женька, стоя над отползающим Тили.
В глазах его было бешенство, последняя капля переполнила, и вот выплеснулось все в одном ударе, и не только на Тили, против Женьки сейчас как будто собрались все: и те двое из бара, и Борька, и красные «жигули»… Его жертва поняла это и, в одно мгновение протрезвев, подскочила, стрелой вылетела за дверь, в последний момент крикнув:
– Ненормальный, из-за какой-то бабы…
Женька долго стоял посреди комнаты в онемении, может быть, потому, что впервые ударил первым, а может быть, потому, что не ждал такого поворота: больше нет черного снега, синий кот на самом деле белый, а за все обиды досталось одному Тили. Когда пришел в себя, то понял, что со всем этим нужно что-то делать. Сбегал за тряпкой и веником, по дороге выкинув жалкие остатки писем из таза в мусоропровод, и долго усердно возился, освобождая комнату от пепла, вытряхнул в окно одеяла, вымыл стол и полы. Кот, перепуганный буйными событиями и Женькиной суетой, забился в самый дальний угол, там доел-таки колбасу и вылизывался после трапезы. Закончив, Женька достал его и посадил к себе на колени.
– Ну, что будем делать с тобой, жертва химической промышленности? – кот, видимо, понял, что этот вопрос относится к нему, и опять жалобно мяукнул что-то похожее на «Мя-незнаю-у».
– Да, братец, синие коты у нас не в почете! Попробуем отмыть тебя от этого цвета.
Достав из тумбочки одеколон и разыскав в шкафу старую, еще со школьных лет, белую рубашку, принялся потихоньку оттирать упрямую краску. Кот сначала покорно лежал и даже урчал, вероятно, поняв каким-то седьмым кошачьим чувством, что ему желают добра. Но процедура затянулась, Женькины старания его утомили, и он стал выпускать когти, уворачиваясь от посиневшей рубахи.
– Глупый ты, глупый! Ни черта ты не понимаешь… – ворчал на него Женька, прощая царапины, алевшие на руках кровью.
Его одеколона не хватило, и, решив, что это будет справедливо, он достал Борькин любимый флакон «Консула».
Под конец кот притих, то ли просто смирившись со своей участью, то ли внимательно слушая, как Женька рассказывал ему: о говорящих дверях в Светланином доме, о волшебной картине неизвестного художника и удивительном старике в Эрмитаже, о таких разных лицах на Невском проспекте… Пофыркивая то ли с пониманием в ответ, то ли от бившего в нос запаха одеколона, он как будто соглашался с Женькой. Словно они