Диалоги с Евгением Евтушенко. Соломон Волков
от них правей,
на их дыханьи, ставшем облаками,
качались тени мартовских ветвей.
Настолько плотным было это людское дыхание, что от него качались ветки! Это невозможно! Мы пробовали передать разными трюками, но не вышло! И горы сложенной обуви, которые напоминали картину Верещагина «Апофеоз войны»… Горы обуви… пуговицы… И люди лежали… просто мертвые люди.
Волков: Да, это одна из самых символических катастроф. Это не сотни тысяч или миллионы, которые погибли в террор, но это трагедия публичная, массовая, в центре Москвы, и очень символическая, очень. Кровавый конец кровавого режима.
Евтушенко: Я хочу сказать вам к собственной гордости одну вещь. Когда мой фильм смотрели люди, которые были в этой очереди, ни один не догадался, что съемки были сделанные, а не документальные. «А все-таки где вы нашли эти кадры?» – меня спрашивали. Но мне помогли тогда очень многие режиссеры. Вот для съемок этой сцены пришел Говорухин, пришел Алеша Симонов, Савва Кулиш пришел, потому что снять такую сцену в одиночку невозможно было. Мы снимали разными камерами, они свои камеры притащили. Помогали мне все эти шесть дней.
Волков: Евгений Саныч, вы говорили, что эта страшная сцена стала для вас началом крушения вашего личного мифа о Сталине…
Евтушенко: Оно случилось раньше, это крушение. Но вот раздвоенность какая-то в чувствах к Сталину была. Тетка-то моя, Ира Гангнус, мне раньше сказала, году в сорок пятом еще, – я никому ее не выдал, конечно, – что он убийца, Сталин. Она была первым человеком, который мне так его назвал.
Волков: Для вас что это было? Озарение? Или вы пропустили мимо ушей?
Евтушенко: Нет, я был потрясен… У меня был друг. Близкий самый. Друг, с которым мы разговаривали о политике. Я учился уже, по-моему, в четвертом классе, в 254-й школе. А друг – Дима Жданов. Жил он около моего любимого кинотеатра «Перекоп». Его отец был, между прочим, критиком известным. Он даже заведовал литературной энциклопедией – Владимир Викторович Жданов[25].
Волков: Он писал о Некрасове.
Евтушенко: Совершенно верно, о Некрасове. А мама Димы была еврейка, насколько я понимаю. Хотя я иногда ошибаюсь, потому что это для меня не имеет значения. Я, например, узнал, что моя жена Галя еврейка, только когда мы расписываться пошли.
Так вот о Диме. Все-таки мы были такие Маугли, но уже соображали, что можно говорить, что нельзя, и с кем можно говорить, и что таких людей не очень много. И с Димой мы нашли общий язык. И вот я ему говорю: мне сказал один человек, что Сталин – убийца на самом деле. А потом рассказал анекдот, который я привел в своем фильме, – это тоже теткин анекдот, тети Иры Гангнус.
Волков: Расскажите.
Евтушенко: Анекдот тогда лет на пять тянул.
Собирает дирекция сумасшедшего дома своих подчиненных и товарищей сумасшедших и объявляет им: «Дорогие товарищи сумасшедшие, к нам приезжает ревизор! Он будет спрашивать, чем вы недовольны. Зачем делиться нашими недостатками, которых у нас много еще в работе? Всем надо хором
В.В. Жданов был одним из создателей «Краткой литературной энциклопедии» (М.: Советская Энциклопедия, 1962–1978.)