Приятель покойника. Андрей Курков
своей незаполненностью. Все мои желания, вся моя внезапно возникшая бережливость к оставшемуся в жизни времени потеряла всякий смысл. Какие встречи? Какие звонки? Я никому не был нужен и мне никто не был нужен тоже. Это стало вдруг настолько очевидным, что мурашки пробежали по спине. Эта очевидность моей никчемности и ненужности в этом мире привела меня и к более положительным мыслям – мыслям о том, что принятое мною решение о собственном убийстве было единственно верным. Я взял еще кофе и уже хладнокровнее смотрел на ситуацию. И вычеркнул с листка этот не нужный Нине звонок. Теперь я был полностью свободен и мог посвятить оставшееся время только себе и никому больше.
Парень, сидевший в противоположном углу, поднялся и вышел, и я остался в кафе один. Барменша ушла в подсобку. Из-за темного интерьера в кафе было сумрачно. А на улице светило бесполезное в это время года солнце. Хотя, конечно, миллионы граждан радовались ему. Граждане привыкли радоваться бесполезным вещам. Я тоже.
Вечером в четверг я сяду поближе к выходу. Так будет удобнее.
Глава 8
Среда
В среду утром за окном комнаты плескался туман. Я, поднявшись на ноги, сразу же подошел к окну. Потом оглянулся, понял, что жена снова не ночевала дома. Это объяснило мое бодрое самочувствие. Предстояло как-то заполнить этот последний полный день моей жизни. Бродить по туману не хотелось, хотя туман, должно быть, был делом сугубо утренним.
На кухне я поставил чайник на плиту и уселся за стол.
«Вот и жизнь кончается», – подумал я и почувствовал в своей внутренней интонации какую-то подделанную старость. Словно с каждым днем, приближавшим меня к избранному четвергу, я становился все более неизлечимо больным.
Пить чай с туманом за окном – в этом было что-то от дорогой скандинавской лечебницы для неизлечимо больных, или это как-то Бергман прорезался в ассоциациях.
Снег в этом году выпадет без меня.
А вдруг именно грядущая зима будет бесснежной, а я этого не увижу?
Не велика потеря, впрочем. Это только сэкономит городу бюджет, обычно затрачиваемый на уборку снега.
Мысли мелочились в моей голове. Ничего высокого, ничего истинно философского. Словно и сам я всегда был мелким, неглубоким человеком. И теперь уж вправду единственное, что могло меня возвысить, если уж не в моих собственных глазах, то в чужих, это насильственная смерть. Звучит глуповато. Видимо, хороший сон и мирное пробуждение с последующим созерцанием первобытно чистого тумана пробуждают глупость или же по крайней мере вызывают банальнейшие мысли.
Неплохо бы в последний день написать несколько писем давно забытым знакомым. Что-нибудь о планах на будущее. Это и отвлечет от мыслей о четверге, и привнесет трагизма в день пятничный.
Не допив чай, я сходил в комнату за ручкой и бумагой.
«Дорогая Таня, – писал я в Москву молодой разведенной женщине, отдыхавшей когда-то в нашей компании в Крыму, после чего мы пару раз обменялись теплыми письмами. – Извини, что долго не писал. Жизнь