Вавилон и Башня. Алекс Коста

      То ли от солнца, то ли от того, что здесь часто стирали белье, а стиральный порошок попадал на доски, но они были почти белыми, безжизненного вытравленного цвета с темными прожилками. Через широкие прорехи проглядывали другие. Старые и черные, подтопленные мутной водой, местами затянутые зеленой тиной.

      Новый приступок сколотили поверх предыдущего. Сейчас, в этих двух приступках, целом и затопленном, ощущалась череда поколений. Подобную «череду поколений» Вениамин чувствовал и в своих ногах. Такие же, как у отца. Вроде бы крепкие, но не из того места растут. Точно эти белые, маловатые для его возраста ноги приделали к телу нарочно – не совсем так, как нужно. Чтобы их хозяин не мог быстро бегать, высоко прыгать, сильно лягаться в драках. Конечно, Вениамин не думал именно так, был еще слишком мал, просто все время чувствовал, он – не такой, «не хорошо» не такой.

      Вениамин занес кое-как обструганную ветку над ярко-зеленым, в желтых и темных пятнах, брюхом лягушки. «Ква-а-у…» – издала та свой последний звук, и ее переливающиеся малахитовые глаза вмиг стали пустыми, безжизненными. Какое-то время Вениамин ковырялся в мутно-желтых кишках, возил веткой туда-сюда, пока не проткнул туловище насквозь и не уперся «орудием» в белесую доску приступка. После этого он только больше разозлился и начал сильно скоблить палкой в других частях уже и без того искромсанного тельца.

      Вениамин не боялся, что кто-то увидит его «художество». Не сомневался, времени бросить все это в тину у берега хватит. Но так увлекся, что совершенно не заметил, как подошел отец. Тот с самого утра был «на рогах» и шатался по деревне в поисках «приключений».

      – Ну, ты у меня получишь, гаденыш!

      Вениамин учуял знакомое «кислое» дыхание и перед глазами возникли воспоминания, как вчера отец понуро пришел домой, устало сел за стол, наполнив стакан мутной жидкостью.

      – Немного с ребятами погудели, – виновато сказал он и целиком опрокинул в себя содержимое стакана.

      – Уж вижу.

      «Лучше б поругала», – подумал тогда Вениамин, прячась в самом углу комнаты.

      Обреченность в голосе матери сыграла дурную роль, а может, второй стакан, но отец вскинулся, заревев:

      – Что, блядь? «Уж вижу!» Что ты вообще можешь видеть… городская ты шалава!

      Потом схватил мать за шею, повел в спальню. Вениамин закрыл уши руками, крепко-крепко, как учила тетя Таня, соседка. Так крепко, что ладони моментально вспотели. Не помогло: он все равно слышал завывания мамы. «Сильно бьет», – трясясь в беззвучных рыданиях, понял Вениамин.