Телохранитель. Владимир Сергеевич Митрофанов
мною со скуки! – Он сделал паузу, потом начал по одному загибать пальцы. – Я ненавижу футбол и всякую спортивную херню, меня утомляют всякие шумные компании, в ночных клубах я скучаю, от вина меня сразу клонит в сон. Я засираю квартиру, не люблю мыть посуду, убираться, душ принимаю только утром и ненавижу прибивать злосчастные полочки. Я никогда много не зарабатывал, не сделал карьеры. Жена считает, что я полный и окончательный придурок и неудачник по жизни. Вероятно, она права.
Он откинулся в кресле, и без того бледное, несмотря на выпитое, лицо его стало еще бледнее. Стало четче видно отросшую за день щетину – она превратилась в настоящий газон. Глаза его светились неземным светом и имели бездонную глубину. Он напоминал запойного пьяницу, которому обещали налить, но еще так и не налили.
– Не слишком-то прибедняйся, Андрюха: ты в жизни никогда не голодал, и всяких приключений у тебя было – дай, точнее – не дай Бог всякому, у тебя есть хороший дом, нормальная машина – зря ее ругаешь – обидится, ты всегда отдыхаешь за границей – минимум два раза в год, грех тебе жаловаться, и военная пенсия уже есть, – с голоду не помрешь, – пожурил его Данилов.
Чебышев с ним не согласился:
– Херня! Это вовсе не признак успеха и богатства. Богатство это накопления, капитал, как у Гарцева. А у меня никаких накоплений нет. Я постоянно чувствую себя бедным. За границей всегда ищу, где подешевле.
– Но с голоду ведь всяко не помрешь!
Чебышев пробурчал что-то невнятное.
Данилов важно надул щеки:
– И все потому что ты свои акции сразу продал и пропил, а я нет и вот теперь – миноритарный акционер «Сургутнефнегаза», частично этим и живу. Вот и на Гарцева Владимира Петровича еще работаю. И платит Владимир Петрович очень хорошо. Гораздо больше, чем «Сургутнефтегаз». Ну и военная пенсия, конечно, копится. Я ее вообще не снимаю. Пускай себе лежит. Если немного добавить, раз в год можно съездить отдохнуть в приличное место…
Тут они чокнулись и выпили еще водки.
Потом Данилов спросил:
– Андрюха, тут вчера один по телеку докапывался: морально ли убивать человека хоть даже и на войне? Почему, мол, на войне можно, а в обычной жизни нельзя? Какая тут принципиальная разница?
Чебышев от этого вопроса отмахнулся:
– Херня. Слышал я про эту дилемму. Таких много. Типа разведгруппа идет через лес на вражеской территории и натыкается на пастушка, который, если его отпустить, непременно их сдаст, и нельзя связать его и оставить в лесу, потому что тогда его съедят волки (волки там непременно водятся) и решается вопрос: убить его или оставить живым. Что ты думаешь по этому поводу, Витя? – обратился он к Ховрину.
Ховрин только пожал плечами. Ни о чем подобном он не слышал и тем более не думал. Тогда Чебышев продолжил:
– Этот классический баян про пастушка кочует из книги в книгу, из фильма в фильм. Конечно же, в представлении обывателя это непременно нестеровский невинный пастушок – мечта педофила. Единая слезинка невинно замученного ребенка и весь мир. Полная херня!