Диверсанты (сборник). Евгений Ивин
совершая свой «геройский» побег по чердакам, по крышам, пытаясь уйти от преследования Рыбалко. Его глаза потускнели, в них затаилась тоска, и лишь едва заметно проглядывал страх, которого Лузгин никак не мог скрыть.
«Чего он боится? – недоумевал капитан. – Колонии?.. Она ему теперь мать родная. Снова пойдет на лесоповал, будет работать, как черт, срок себе сокращать. А он в страхе…»
Уже в отделе, когда Рыбалко готовился к допросу, он снова вспомнил тоскливые, со страхом глаза Лузгина. «Надо пощупать, что там за душой, – подумал капитан. – Что-нибудь личное. Зачем ему понадобилась эта палатка? – переключился на главное старший инспектор. – Вино, конфеты – ерунда это. Риск большой, а прибыль на копейку. А может быть, где-нибудь крупное дело, мокрое[2], и он решил спрятаться в колонии? Поэтому и работал в открытую, наследил, отпечатки пальцев от замка до окна. Как Сальников сказал: «Только что паспорта не оставил».
Лузгин вошел в кабинет тихий, покорный, не отвыкший от тюремной дисциплины – заложив руки за спину, и остановился у порога. Капитан отпустил конвоира, включил магнитофон и вышел из-за стола.
– Садись! В ногах правды нет. Правда в твоей голове. Так в чем дело, Александр? Что за нужда погнала ломать замок в палатке?
Лузгин сел, развязно забросил ногу на ногу и молча указал на пачку сигарет.
– Кури, кури! – разрешил Рыбалко и сел напротив.
– Знаешь, начальник… Если сказать, то ведь не поверишь. Сгорел я? Сгорел. Пиши протокол и – даешь сибирский край, тайга сибирская! – с несколько напускной веселостью выпалил Лузгин, пряча тоскливые глаза от капитана.
– Чего торопишься? Успеется. Дни заключения начинаются с сегодняшнего дня. Парень мы смекалистый, но и мы не лыком шиты, а поэтому давай-ка начистоту. По какой такой причине решил в колонии спрятаться и отсидеться? Ты думал, я тебя не раскусил? «Крыса» не пойдет на какую-то убогую палатку. Ему бы ювелирный взять, это бы он с удовольствием, – будто рассуждал вслух капитан, а сам глядел насмешливыми глазами на Лузгина, который и удивлялся, и хмурился, насильно пытаясь скрыть улыбку, просившуюся на его лицо. – Хватит, Лузгин! – вдруг резко сказал Рыбалко. – Выкладывай, с какой целью лез в палатку и топтал там вермишель и макароны?
– Там выручка… – начал было Лузгин, но Рыбалко не дал ему договорить:
– На выручку ты наткнулся случайно. Или, может, кто навел?
– Нет, один я работал. Выручку, верно, я случайно схватил.
– Так зачем же брал палатку?
Лузгин вдруг решился и махнул рукой – была не была, чего скрывать, капитан уже понял, что кража в палатке – это только возможность скрыться.
– Я же говорю, не поверишь, гражданин начальник. Уж очень хитрое дело.
– Давай, выкладывай. Там разберемся.
– Только уговор баш на баш: я – вам, а вы за меня в суде. Мне ведь тоже неохота на большой срок идти. Но нырнуть со свету во как надо! – Лузгин чиркнул большим пальцем руки по горлу. – Пересидеть надо, пока не потеряюсь.
– Стоит
Мокрое дело (