Гроза Византии (сборник). Александр Красницкий
о очень тихо. Сюда почти не доносились шум и гам Нового Рима – их заглушали деревья парка и рокот волн. Редко-редко чириканье птиц нарушало торжественную тишину этого спокойного уголка всегда такой шумной Византии.
Впрочем, не одни только птицы и волны Босфора нарушали эту тишину.
Неуклюжая рыбачья ладья, покачивающаяся у берега, показывала, что где-то близко находились люди.
И в самом деле, этот утолок был обитаем.
В нескольких шагах от воды стояла покосившаяся, жалкая лачужка. Растянутые около нее для просушки сети, невода, небрежно кинутые у самого входа весла прямо говорили, что хозяин этой лачужки был рыбаком.
Около входа в хижину, на небольшой прикрытой травой прогалинке, на камне сидел старик, нежась в догоравших лучах солнца. Он был согбен. Голова его и длинная борода были белы как снег. Сморщенное лицо с крупными чертами было очень добродушно. Выцветшие от старости глаза смотрели тепло и ласково.
Одет он был чуть ли не в лохмотья, едва прикрывавшие его пепельно-серое тело.
Впрочем, в этом уголке другой одежды, пожалуй, и не надобно было. Люди заходили сюда редко, а молоденькая девушка, склонившая голову на колени старика, никогда бы его не осудила за недостатки в одежде уже хотя бы потому, что старик, ласково гладивший ее волосы, называл ее внучкой.
Девушка была очень молода и красива. На вид ей нельзя было дать более пятнадцати-шестнадцати лет, и это отражалось в ее невинных, чистых глазах, в беззаботном, веселом смехе и шаловливости, которая так свойственна тем переходным годам, когда в ребенке-девочке только просыпается женщина.
Она, очевидно, не сознавала своей красоты. Однако эта красота была совсем особенная. Среди красавиц Нового Рима блондинки – редкость, а эта девушка была блондинка с золотистыми волосами, ясными голубыми глазами и ярким румянцем, заливающим ее щечки. Фигура ее была стройная, статная, с хорошо развитым бюстом, несколько приподнятыми плечами и крепкими руками. Она вся теперь дышала не только красотой и молодостью, но и совсем несвойственной женщинам юга физической силой, разлитой во всех ее движениях и придававшей ей какой-то уверенный вид.
Она полулежала на траве, охватив колени старика, и слушала его тихую речь, прерываемую время от времени нежными обращениями ее собеседника, которого она называла «добрым Лукой».
Они беседовали.
– Вот так все и устроено, внучка, на этом свете, – тихо говорил старец, – всегда так было и будет… Радость и горе постоянно чередуются друг с другом. Хорошо человеку – радуется он, счастлив, думает, так и до конца его дней будет, а в это время горе уже сторожит его и вдруг, как дикий зверь, кидается на счастливца в тот самый миг, когда он и ожидать этого не мог… И всегда так.
– И меня, стало быть, ждет горе? – вздохнула девушка.
– И ты, Ирина, не минуешь его… Это – обычная участь всех.
– Близко это горе…
– Близко? Откуда ты это можешь знать, дитя?.. Наше будущее скрыто от нас.
– А я это знаю, чувствую. Да, наконец, ты мне и сам только что сказал…
– Я ничего не говорил.
– Нет, ты сказал! Ты сказал сам, что горе подкрадывается к людям всегда в то время, когда они чувствуют себя счастливыми, так ведь?
– Да, это верно…
– Ну вот, так и со мной: я счастлива, безмерно счастлива, порой мне кажется, что счастливее меня никого нет во всей Византии, а вот теперь я и думаю, что как раз горе и сторожит мое счастье, принесется оно, унесет его, и я буду плакать, долго плакать…
– Отгони от себя мрачные мысли, дитя! Кто знает будущее? Тебе придется страдать, как и всякому, но что поделать, если уж так суждено. Да и счастлива ли ты теперь?
– Счастлива, дедушка, я уже тебе сказала об этом. Да и как же я могу быть несчастливой? Все у меня есть: ты выезжаешь на ловлю и всегда привозишь так много рыбы, что мы совсем не знаем голода. И потом кругом всего так много! Видишь, там журчит наш ручеек, вода его вкусна и холодна, и здесь столько цветов, красивые они, и я могу плести венки… Наконец, ты, когда ходишь с рыбой к дворцовому куропалату, всегда получаешь от его слуг обильные подарки. Видишь, всего у нас вдоволь, все есть, и живем мы тихо и спокойно, не трогая других и забытые всеми.
Старик тяжело вздохнул.
– Коли бы всегда так было, Ирина! – печально промолвил он.
– Так и будет всегда.
– Нет, нет… так не может всегда быть… Я стар, дни мои сочтены, жизнь моя позади, ты молода, у тебя все впереди. Что хорошо для старца, совсем нехорошо для молодки. Молодость требует другого…
– Чего же, Лука?
– Мало ли чего… В твои годы все так рассуждают, потому что молчит пока сердце.
– Как молчит? Отчего?
– Оттого, что любовь еще не посетила его.
– Вот про что ты, дед! А откуда ты знаешь, что я никого не люблю? Ты ошибаешься, я люблю…
– Как? Неужели? – с испугом в голосе воскликнул Лука.
– Да, да! Люблю… люблю