На пороге мира. Михаил Француз
труднее было сдавать все экзамены так, чтобы не попасть на глаза «своим». А экзаменов было много. Нетрудных для Леньки, ведь он очень серьезно к ним готовился. Но вся сложность была в том, что сдать их необходимо ровно так, чтобы пройти, получить стипендию, но не засветиться слишком выдающимися способностями.
Трудно. Но Жестянкин справился. Сдал. Прошел. Поступил. И теперь наступало самое-самое трудное: уйти.
То есть настал день, когда больше не скроешь того, что Ленька Отмор кидает «голоногих» и переходит к «красноперым».
Тот факт, что «войны» уже почти полгода нет, что семь месяцев Отмор уже не первый, а презренный «трус», мало что менял. Ведь это же тот самый Ленька Отмор, что гонял в хвост и в гриву этих самых «красноперых». Этого ведь никто не забыл. И не простил – ни «красноперые», ни «голоногие», которые мигом записали в предатели и свалили все свои поражения и неудачи на него. Как же! Ведь они же такие крутые, умные и хитрые! Они же не могли проиграть этим лохам в фуражках. Если бы предатель Отмор не сливал все их планы «красноперым»!
Покарать предателя! И покарали.
Ленька медленно спускался с лестницы второго этажа в холл. На плече у него висела сумка с пожитками. Тощенькая такая сумишка…
А внизу стояли уже все «голоногие». Общий сбор. Общая «сходка». Стояли молча. Молча и плотно, перекрывая спинами выход и окна.
Ленька Отмор, не ускоряясь и не замедляя шага, спустился с лестницы и вышел на середину комнаты.
Он молчал. И они молчали.
Минута. Две…
– Предатель! – все же прозвучал выкрик из толпы.
Как спусковой крючок, сработало это слово…
Из «больнички» Жестянкин вышел только через две недели. И оттуда он отправился уже напрямую в училище, не заходя в детдом. Долгов на нем больше не было. За «предательство» он ответил кровью. Не смыл – пятно на нем навсегда останется в памяти детдомовцев, – но ответил. Именно поэтому он не сопротивлялся, когда начали бить. Не выхватил ножа, не стал вцепляться в глотки, глаза и яйца. Не стал.
Возможно, прояви он свой напор и достаточную жестокость, то смог бы шокировать, подавить, опрокинуть, разогнать толпу, благо это было возможно. Да даже прояви он достаточную силу духа, надави взглядом – и ему могли вовсе уступить дорогу без драки… Такое тоже могло быть возможным. Но тогда бы долг на нем остался висеть. И этот долг вернули бы рано или поздно в какой-нибудь подворотне «пером» в бок, ибо сидеть за стеной вечно невозможно.
Поэтому не стал Ленька давить в психической атаке, не стал кидаться в бешеную, безбашенную, дикую, яростную физическую борьбу, хотя и очень хотелось. Очень.
Он дал себя избить, четко группируясь, как однажды показывал Коршунов на базе, так, чтобы атакующая впинковую толпа не покалечила и не убила.
Досталось ему все равно крепко, да и не могло быть иначе, но задачу свою выполнил – быть «местным» и интересным для «местных» перестал.
А по выходу из больницы попал туда, куда изначально и ставил целью себе попасть – в училище. Туда,