Эрхегорд. Забытые руины. Евгений Рудашевский
медлительной Шанни.
После завала мы с Тенуином ускорились и постепенно отдалились от остальных на безопасные пятнадцать шагов.
– Почему ты оставил записку? – спросил следопыт.
Мне больше хотелось услышать его мнение, но я терпеливо отвечал на вопросы, зная, что Тенуин выскажется лишь после того, как я полностью удовлетворю его любопытство. Он всегда так поступал – вопрос в обмен на вопрос.
– Подумал, что так у нас будет преимущество.
– Преимущество?
– Мы осмотрим их лагерь. Потом уйдем. Они найдут убитого Тарха, и мы окажемся в равном положении. Мы знаем о них. Они будут знать о нас – по следам поймут, сколько у нас человек, смогут определить, в каком направлении мы двигаемся. Что они предпримут, нам неизвестно. Если же Горсинг получит записку – именно такую, обрезанную, – мы окажемся впереди ровно на один шаг.
– Если записка попадет к красным, они устроят облаву.
– Не попадет. – Я сказал это слишком уверенно, поэтому поторопился объяснить: – Они тут уже месяц. Взаперти. Не могут поймать Пожирателя. Отчаялись. Но сомневаюсь, что близость смерти их сплотила. Скорее всего, Горсинг захочет тайно переговорить с Эрзой – на случай, если придется выступить против красных. Я стер упоминание чужаков. Горсинг решит, что Эрза наконец привела подмогу. Если верить Тарху, он просил ее привести десять человек. Шансы уравняются. Тринадцать против шестнадцати – не так уж и плохо. Вот тебе и преимущество. Введем Горсинга в заблуждение и привяжем к нему ниточку – только дерни, и он придет в то место, которое мы сами выберем.
– Тринадцать против шестнадцати, – медленно повторил Тенуин.
Спокойствие в его голосе ошпарило меня. Я сдавил кулаки. Отругал себя за собственную глупость. Слишком увлекся, не подумал… Можно было сыграть дурака – сказать, что ошибся в подсчетах, и рассмеяться, но я уже хорошо знал следопыта и понимал, что для него такие сцены лучше не устраивать. Тенуин не станет уличать меня и задавать мне новые вопросы, он просто замкнется и будет выжидать, а в нужный момент поступит так же – скроет от меня что-то важное. Отступать было поздно, так что я просто кивнул:
– Да. Именно так.
Тенуин наравне с Громбакхом и Миалинтой был в числе тех немногих, кому я доверял. К тому же именно с Тенуином я впервые позволил себе открыто говорить о браслете, о его влиянии. И следопыт был единственным, кому я рассказал о струнах, о серебристой сети, о том, как мне удается предвосхитить чужие поступки. Однако я не торопился открываться перед ним полностью. Что-то сдерживало меня.
Я вдруг понял, что боюсь Тенуина. Готов доверить ему жизнь, всегда жду от него подсказки и все же боюсь. Тут, конечно, сказалась история следопыта – то, что Громбакх успел рассказать мне в Лаэрнорском лесу. Охотник, раненный бихчахтом и понимавший, что нам придется ночевать в чащобе, наверняка сказал куда больше, чем мог бы себе позволить. Предчувствие смерти развязывает язык.
– Значит, один из людей Горсинга и один из красных погибли, – заключил следопыт.
– Их