Пушки царя Иоганна. Иван Оченков
с миром в их дом пришел домострой[2].
– Вот выйдешь замуж, – отозвался привыкший к таким претензиям Никита, – заживешь полной хозяйкой. А пока не обессудь: перед людьми неудобно.
– Ты про что это? – насторожилась девушка.
– Аленушка, – брат попытался сделать голос вкрадчивым, но у него плохо получилось, – ты же знаешь, что я тебя люблю и только добра тебе желаю!
– И что?
– Князь Буйносов к тебе сватается, – вздохнул окольничий, ожидая бури.
– Не пойду за него, – неожиданно спокойно сказала девушка.
– А за кого пойдешь? – нейтрально поинтересовался он.
– Сам, поди, знаешь, – усмехнулась Алена.
Медведеподобный Никита не боялся в жизни ничего. Ему приходилось идти грудью на сабли, грести веслами на галере, осаждать города и самому сидеть в осаде. По большому счету он не боялся даже царя, ибо они были с ним друзьями. К тому же Иван Федорович был справедлив и ни на кого зазря опалы до сих пор не возложил. Но вот такого взгляда сестры он боялся, поскольку не мог ему противостоять.
– Женат он… – вздохнул Вельяминов и отвернулся.
– Ой ли?.. – певуче протянула девушка. – И кто ту жену заморскую видел?
– Я видел. Кароль видел. Мишка Романов и тот видел!
– И где же она? – не унималась Алена. – Сколь годов государь над нами царствует, а народ не видал ни царицу, ни царевича, ни царевну…
– То государево дело, – нахмурился брат. – Не смей судить! Она сестра свейского короля, через нее у нас с ним мир.
– А я не осуждаю, – опустила глаза боярышня, – только сам знаешь – суженый он мой. Ни за кого другого не выйду, так и знай!
– Так и за него не выйдешь! Не разведется он с ней, ибо любит ее и сына с дочкой!
– За царевича с царевной слова не скажу, – не согласилась с ним девушка, – а вот за жену – это ты, братец, зря. Уважает он ее, это верно. Почитает как жену и мать своих детей. А вот любить не любит, иначе бы… сам знаешь.
– О господи! – вздохнул окольничий. – Да за что же мне это все? А вот если повелю за Буйносова идти?
– Утоплюсь!
– Тьфу!
Раздосадованный Никита Иванович потоптался немного, но видя непреклонность сестры, сдался и оглядел горницу. У стены стоял завешанный кисеей станок для вышивания, на котором Алена занималась рукоделием. Отодвинув рукою занавесь, он посмотрел на вышивку, но увидев, едва не уронил хлипкое сооружение на пол. С натянутого на рамку холста на него смотрел собственной персоной государь всея Руси Иван Федорович. Причем не нынешний, в русском платье, с небольшой аккуратной бородкой, а тот прошлый, который когда-то вытащил его из-за галерного весла и взял к себе на службу. В рейтарском камзоле, с развевающимися длинными волосами и вздымающего на дыбы коня. Царский окольничий сразу же узнал картину, с которой сделана вышивка, и это заставило его заскрипеть зубами. Все дело было в том, что написал ее заезжий голландский художник – дальний родственник царского розмысла[3] Ван Дейка. Но бояре, увидев ее,
Домострой – свод правил в допетровской Руси.
Розмысл – инженер.