Красота – это горе. Эка Курниаван
да заводить граммофон; и вот стоит он посреди рыночной площади, крутит хозяйские пластинки, а ученая обезьянка снует туда-сюда то с тележкой, то с зонтиком или танцует под Девятую симфонию ре минор, а зрители швыряют в блангкон мелочь. Деви Аю смотрела издали и улыбалась: неплохо устроился!
Вдобавок Муин разносил почту: домашних телефонов в те годы еще не было и “письма” писали мелом на дощечке. Деви Аю любила посплетничать таким способом с одноклассницами. Муин мчался с дощечкой в дом ее подруги и ждал, когда та нацарапает на обороте ответ. А пока ждал, его угощали прохладительными напитками и пирожными; ел он с аппетитом и возвращался домой с ответом и ворохом сплетен от слуг. Поручения эти ему нравились, что ни день Деви Аю гоняла его с письмами.
И только одно послание не доверила она Муину – последнее в ее жизни письмо на дощечке, письмо Ma Гедику, которое отвезли ему в хижину мистер Вилли с охранником.
– И дощечку тоже забирай, – сказала она Муину.
Настал черед прощаться с Супи, судомойкой, повелительницей мыла и водяной колонки. Когда Деви Аю была маленькой, старуха-судомойка всегда укладывала ее спать, пела ей колыбельную “Нина Бобо”, рассказывала сказку о Лутунге Касарунге[29]. Муж ее служил садовником, всюду расхаживал с мачете за поясом и с серпом в руке, а домой часто приносил какую-нибудь диковину – дикого котенка, варана, змеиные яйца – или гостинец: гроздь бананов, крепкое сметанное яблоко, мешочек манго.
Подошли и охранники – сторожа дома, сада, скотного двора, – и Деви Аю всех по очереди обняла. И впервые за много лет заплакала. Расстаться с ними все равно что руку себе отрубить. Наконец повернулась она к мистеру Вилли.
– Я сумасшедшая. Чтоб на мне жениться, надо быть таким же психом, – сказала она ему. – А за психа я замуж не пойду. – Она поцеловала его и двинулась следом за двумя японцами, не желавшими больше ждать. – Смотрите за домом, – сказала она слугам на прощанье, – если эти ребята его не заграбастают.
Перед домом ждал грузовик, и Деви Аю забралась в кузов. Еле влезла – грузовик был уже битком набит женщинами и плачущими детьми. Махнула слугам, сбившимся в кучку на веранде. В этом городе прожила она шестнадцать лет и никогда его не покидала, разве что ездила пару раз на каникулы в Бандунг или Батавию. Борзые с лаем выбежали на газон, где любили поваляться; дом утопал в жасмине, у забора желтели подсолнухи. Для собак здесь рай, а с мистером Вилли они не пропадут. Грузовик тронулся; Деви Аю чуть не задохнулась в толпе. Она все махала, глядя в сторону, откуда несся лай.
– В голове не укладывается, что мы бросаем свои дома! – причитала женщина, стоявшая с ней рядом. – Надеюсь, ненадолго.
– А я надеюсь, что наша армия разобьет японцев, – отозвалась Деви Аю. – Иначе станем мы товаром, как рис и сахар.
Вдоль дороги толпились местные, равнодушно глядя, как увозят на грузовике людей. Но вскоре некоторые заплакали, разглядев в толпе знакомых голландок, замелькали в руках платочки. Местные отличались добротой и кротостью, были простодушны, чуть с
“Лутунг Касарунг” – индонезийская сказка о принце, который был проклят и превратился в большую черную обезьяну.