Бесконечная шутка. Дэвид Фостер Уоллес
безлюдном помещении.
Джим Трельч щупает гланды. Джон Уэйн следует максимам философской школы «носок-ботинок на одну ногу, носок-ботинок на вторую».
– Устал, – снова вздыхает Орто Стайс. Из-за акцента получается «Уста». Все до единого старшеклассники теперь свалились на вытоптанный синий палас раздевалки, вытянув ноги, пальцы торчат под характерным для морга углом, спины прижаты к синей стали шкафчиков, все старательно избегают шести острых противоплесенных вентиляционных щелей у основания каждого шкафчика. Голыми все выглядят смешно из-за теннисного загара: ноги и руки – цвета глубокой сиены перчатки кэтчера, еще с лета, и загар начал блекнуть только сейчас, но при этом ступни и лодыжки – белого цвета лягушачьего брюшка, могильно-белого, а груди, плечи и предплечья – скорее белесого: на турнирах игрокам, когда они не играют, можно сидеть на трибунах без рубашек, чтобы поймать хоть немного солнца грудью. Лица, наверное, хуже всего – в основном красные и блестящие, некоторые еще шелушатся после трех недель кряду турниров на открытом воздухе в августе-сентябре. Не считая Хэла – который и так атавистически темной комплекции, – игроки с наименее пегой расцветкой – те, кто может вытерпеть и обрызгаться перед игрой полиролью «Лемон Пледж». Оказывается, полироль, если наложить ее в предыгровом стазисе и подождать, пока она высохнет до тонкой корочки, – феноменальная защита от солнца, с ультрафиолетовым рейтингом где-то под 40+, и только она одна-единственная в мире выдерживает трехсетовый пот. Никто не знает, какой юниор и в какой академии в далеком прошлом впервые обнаружил это свойство полироли, или как: в воображении рисовались на редкость причудливые обстоятельства. Но некоторых ребят с тонкой конституцией от запаха влажной от пота полироли на корте тошнит. А кое-кому кажется, что любая защита от солнца подсознательно феминизируется другими игроками, как белые козырьки или темные очки на корте. Так что у большинства старшеклассников ЭТА яркий загар на руках и ногах, от чего они приобретают классический вид кадавров, наспех слепленных из разных кусков тел, особенно если добавить к этому перекачанные ноги, обычно впалые груди и руки разных размеров.
– Уста-уста-уста, – говорит Стайс.
Эмпатия группы выражается во вздохах, еще большем съезжании к полу, слабых судорожных жестах изнеможения, мягких стуках затылков по тонкой стали дверец.
– У меня кости звенят, как, бывает, уши звенят, вот как я устал.
– Я даже до последнего терплю перед вдохом. Не собираюсь расширять грудную клетку, пока не вынудит потребность в воздухе.
– Так устал, что слова «устал» не хватает, – говорит Пемулис, – «Устал» – не то слово.
– Выдохся, измучился, умаялся, – говорит Джим Сбит, потирая закрытый глаз основанием ладони. – Замумукался. Ухайдакался.
– Смотрите, – Пемулис тыкает пальцем в Сбита. – Оно пытается думать.
– Как это трогательно.
– Упарился.