Пути Звезднорожденных. Александр Зорич
он воззвал к духам предков, которые, быть может, смилостивятся и не оставят в беде отпрыска древнего рода Акретов.
Затем – к огненноокому Гаиллирису, покровителю Харрены. Жрецом Гаиллириса, это Элай помнил, был его отец. И чудес он сотворил, по слухам, немерено. Может, и у него, Элая, сработает?
А после, неожиданно для самого себя, Элай помянул имя Великой Матери Тайа-Ароан.
Элай помнил, что среди всех непоощряемых в Орине молений менее всего поощрялись призывы к милости Владетельницы Багровой Печати. Даже, кажется, за прямое гласное обращение к Великой Матери могли выслать за семидесятую лигу, а то и вовсе к праотцам – тут в голове Элая полной ясности не было. И все равно сын Элиена с жаром принялся взывать именно к ней. Что с того, что его мать бледнела и делала большие глаза при одном упоминании Тайа-Ароан? Что с того, что отец предостерегал его пуще сглаза от молитв Великой Матери?
«Предостерегал? Запрещал? Что ж, так даже лучше. Простолюдины уши ей не намозолили своими просьбами», – успокоил себя Элай.
Он страстно шептал молитвенные формулы, всплывшие невесть из каких потайных закоулков его памяти, и требовал спасения. Старательно делал такое же вдохновенное лицо, какое было у отца на торжественных жертвоприношениях. Получалось плохо.
«Но главное, чтобы в душе… это самое», – не унывал Элай.
Нос заложило, он начал гундосить. Спина, лоб, живот покрылись липкой испариной. По щекам текли слезы. Как ни хорохорился Элай, а убедить себя в том, что Великая Мать – это такая добренькая тетя, которая явится и решит все проблемы, не требуя ничего взамен, ему не удавалось. Его руки были сложены на груди в древнем и величественном молитвенном жесте, но его пальцы дрожали, как у молодого рыночного воришки, обрабатывающего свою первую подводу с товаром.
Непонятные, чужие слова, которые он произносил – а теперь он молился не про себя, а в голос, – были ему непонятны. Он не знал, что означают эти слова, но чувствовал: что-то жуткое.
А между тем слова, которые озвучивали уста Элая, были таковы, что, услышь он их повторенными эхом, да еще и на родном языке, его лицо покрылось бы морщинами, а волосы поседели от корней и до кончиков. Не так-то приятно слышать некоторые вещи.
Итак, Элай не ведал, что творит. И все равно материя мироздания плавилась под его молитвой, а огненный перст судьбы, словно грифель, торопливо вычерчивал на небесной доске данные им клятвы. Тогда Элай еще не знал, что отныне сказанное им в лодке будет с ним до смерти и после смерти, воскресая и изменяясь в пучинах кошмарных видений, от которых не просто очнуться.
Предоставленная самой себе лодка тем временем приближалась к мысу, который рыбаки, по весне промышлявшие в здешних местах все тех же налимов, окрестили Кривой Ногой. За этим мысом Орин резко сужался, течение становилось неукротимым и взгляду самоубийцы, которому не посчастливилось обогнуть Кривую Ногу, открывались Пороги.
Одной каменной гряды было достаточно для того, чтобы расколоть в щепу самую крепкую лодку и размозжить об острые скалы голову, пусть даже