Ангел на ветке. Вера Зубарева
смотрели, как лихорадило их дерево. К вечеру шелковица вздрогнула несколько раз и как-то странно застыла окостеневшими ветвями.
Ночью подплыла луна и несколько раз внимательно оглядела шелковицу, прижалась к ее стволу, но шелковица не пошевелилась. Скрипнула дверь, и длинная тень никифоровской палки перечеркнула двор по диагонали. Луна испуганно отскочила от ствола и стремительно унеслась в середину неба. Никифор же спустился в подвал и ощупал отравленные мертвые корни своей жертвы, чтобы лучше уснуть.
Все утро и весь день шелковица стояла со своими судорожно простертыми к небу ветвями. Она почернела и потрескалась, и на следующий день ее спилили, дивясь скоропостижной кончине дерева.
А еще несколько дней спустя кто-то разбудил Никифора неимоверно громким шелестом. Тюпа тоже не спала. Она видела из окна, как он выскочил с палкой в руках и по привычке направил ее в сторону, где росла шелковица. Но шелковицы не было, а шелест все усиливался, и Никифор, наконец, увидел, как в лунном сиянии безудержно цвело червями абрикосовое дерево. Он бросился в подвал, схватил канистру с ядом и помчался поливать разросшийся абрикос. Но от этого абрикос лишь пуще прежнего запенился, и Никифор понял, что уже никогда не сможет остановить этого цветения.
Тогда он сел на землю, прямо в лужу с ядом, и завыл на луну. Высунулся сосед сверху и с ругательствами запустил чем-то в Никифора, путая его с бродячей собакой. Никифор заскулил, но выть не перестал.
Луна скатилась ниже и посмотрела Никифору в глаза. Никифор опустил низко голову и продолжал сидеть, пока луна не скрылась за облако. А потом случилось чудо – облако вздохнуло и превратилось на глазах Тюпы в шелковицу. Подсвеченная изнутри луной, шелковица склонила к Никифору свои ветви, помогла ему подняться из лужи с ядом и проводила его к самой калитке.
Никифор всхлипнул в последний раз, открыл калитку и оглянулся на шелковицу. Она закивала ему всеми ветвями и подтолкнула в дом.
Две тени
Когда Тюпа проходит по коридору своей коммуналки, в нос ударяет запах преющей луковой лушпайки. «Лушпайка» – так называет Тюпина соседка, тетя Витя, кожицу от овощей. Мусорное ведро стоит под умывальником. Солнце из прихожей всегда благоволит к этому умывальнику: белая эмалированная раковина – единственно яркое пятно в затемненном узком коридоре, на продольной стене которого вытянулось мутное зарешеченное окно.
Вид из окна упирается в нечто сплошное, серое, тоскливое, по мере Тюпиного взросления превращающееся в обыкновенную глухую стену дворового туалета, за которой всегда творится что-то нехорошее, темное, стыдное. Об этом можно судить по звукам тусклых и злых мужских голосов, утопленных вместе с их обладателями в булькающей перистальтике дряхлеющей канализации. Иногда они гоняют крыс, бранясь непонятными словами. Но Тюпа их не слушает. Она отправляется на розыск двух теней, которые то появляются, то исчезают в пространстве дома. Никакие голоса снизу не могут отвлечь ее от этого