Эпизоды Фантастического Характера: том второй. Глеб Андреевич Васильев
вопросы. Советовали убираться ко всем чертям из Тусона. Одного Быстрому пришлось пристрелить. Мы искали хоть что-то знакомое. Церквушку преподобного Грегори, ферму Хардинга, свой дом, но не нашли даже мест, где они были.
Тяжелые времена никогда не проходят. Так и теперь, целая толпа клоунов-полицейских гналась за нами на своих игрушечных паровозах. Мы опять бежали, хоть и клялись, что это не повторится. Снова, как тогда, удалось уйти в пустыню – в песке невидимые рельсы кончались. Ни одна пуля не тронула нас. Черный харкал кровью, а Быстрый, постоянно отстреливаясь, раскалился до бела. Но мы остались одни под проклятым солнцем Аризонской пустыни. Мы были живы, а глаза ангелов по-прежнему сухи. Посреди этого гребанного пекла я, мой конь Черная Смерть и револьвер Быстрая Смерть. Кажется, на всей земле никого кроме нас троих не осталось.
Война. Война никогда не меняется. Сам я не воевал, и уверен, что порядочному человеку делать на войне абсолютно нечего. Боевые действия, насколько мне известно, зачастую имеют место в условиях далеких от базовых принципов комфорта, и едва ли способны принести удовлетворение хоть кому-то, находящемуся в здравом уме. Говоря об умственном здоровье, я ни в коем случае не хочу бросить тень на бездны первобытного ужаса, населенного древнейшими созданиями совершенного кошмара, столкновение с которыми неминуемо ввергнет в безумие любого. Но отправляться на войну, где у тебя есть все шансы умереть от разорвавшегося снаряда в месиве из грязи, крови и собственных внутренностей, когда можно сделать то же самое в пасти неизъяснимо жуткой твари, представляется мне крайне сомнительной затеей. Если уж и гибнуть, то со вкусом и стилем, прикоснувшись напоследок увядающим сознанием к первозданной и непостижимой тайне темного измерения.
Ужас №2: Театр военных действий
***
Привет.
Еще в автобусе, когда нас везли со сборочного пункта, полковник (не запомнил его фамилии, голова после проводов до сих пор трещит, и не тошнит, но сухость во рту страшная) сказал, что мы можем писать письма домой, если нам так будет легче. Я сразу понял, что это значит – никто из нас не вернется. И письма наши никто и никуда доставлять не станет. В лучшем случае сожгут, в худшем – выкинут на помойку вместе с картофельными очистками, банками из-под консервов и слизью недоеденной солдатиками каши. Но писать тебе, пожалуй, я все равно буду. И если вернусь, то вот с этими письмами. И пока я буду приходить в себя от контузии нескончаемости вечера после войны, за которым виднеются краешки такой желанной нормальной жизни, ты сможешь прочитать все то, что я говорил тебе здесь и сейчас, думая о тебе же.
Чтобы никто не заметил, что я не оправляю написанные послания вместе со всеми, я всякий раз буду класть в конверт сложенный вчетверо чистый лист бумаги, а настоящие письма спрячу. Правда, хитрый план? Уже представляю, как стерегу это сокровище – тайник с письмами. Воображаю, как рвусь в бой, чтобы защитить их, ведь ты слишком далеко, чтобы я мог защитить тебя хоть от чего-нибудь.
***
Сегодня