Девушка с запретной радуги. Rosette
Но Вы ходите...
– Во сне все может случиться, – ответил он, ведя меня в вальсе, как и в первый раз.
На меня накатила злость. Почему в МОЕМ сне чужие кошмары исчезают, зато мои остаются в силе, во всем своем ядовитом совершенстве? Это был МОЙ сон, но я не могла его приручить или хотя бы смягчить. Его автономия была подозрительной и раздражающей.
Я прекратила думать об этом, словно находиться в его объятиях было куда более важным, чем мои личные драмы. Он был нагло красивым, и я была горда тем, что он посетил мой сон.
Мы долго танцевали в ритме несуществующей музыки, слившись телами в совершенных синхронных движениях.
– Я думала, что не смогу больше увидеть тебя во сне, – сказала я, протягивая руку, чтобы коснуться его щеки. Она была гладкой, горячей, почти пылающей.
Его рука поднялась вверх и перехватила мою.
– Я тоже не думал, что смогу увидеть тебя во сне.
– Ты кажешься таким реальным… – вздохнув, сказала я. – Но ты всего лишь сон… Ты слишком нежен, чтобы быть чем-то другим…
Он весело рассмеялся и крепче прижал меня к себе.
– Ты злишься на меня?
Я сердито взглянула на него.
– Иногда мне хочется ударить тебя.
– Я тебе открою секрет, – сказал он без тени обиды, наоборот, удовлетворенно. – Мне нравится злить тебя.
– Почему?
– Так проще держать тебя на расстоянии.
Пронзительный звон часов вторгся в мой сон, вызвав во мне лютое недовольство. Потому что МакЛэйн снова попятился назад, будто это было неким сигналом.
– Останься со мной, – умоляюще сказала я.
– Не могу.
– Это мой сон, и я решаю, – возразила я.
Он протянул руку, чтобы взъерошить мне волосы пальцами, легкими словно перо.
– Сны заканчиваются, Мелисанда. Они рождаются в нас, но нам не принадлежат. Они имеют свою волю и заканчиваются, когда сами решат, – уговаривал он меня, словно ребенка.
– Мне это не нравится.
– Никому не нравится, но мир несправедлив по определению, – по его лицу пробежала мрачная тень.
Я постаралась удержать сон, но мои руки были слишком слабыми, а мой крик был лишь шепотом. Он быстро исчез, как и в первый раз. Я проснулась, а в ушах стоял пронзительный звон. Потом я осознала в смятении, что это были аритмичные удары сердца. Оно тоже стучало, как ему заблагорассудится. Казалось, что мне больше ничего не принадлежит. Я больше не имела контроля ни над одной частью моего тела. И что меня расстраивало больше всего, что это касалось даже моего ума и моих чувств.
Письмо, пришедшее в то утро, имело такой же разрушающий эффект, как камень, брошенный в пруд. Оно попало в одну точку, но распространилось большими кругами по всей поверхности.
У меня было отличное настроение, и я начала день, напевая себе под нос. Обычно со мной такого не случалось.
Синьора МакМиллиан готовила завтрак в религиозном молчании, занятая тем, чтобы изобразить полную незаинтересованность вчерашним