Домодедовские истории (сборник). Александр Торопцев
подцепила со стола лист, изорвала его на мелкие куски, бросила в ящик для мусора и, зло черпанув кружкой воды из ведра, буркнула:
– Спать пойду. Хватит дурью маяться.
Ольга с сыном тоже легли в свою скрипучую кровать, закрыли глаза и долго слушали, как тяжело вздыхала Вера и постанывала во сне Нина.
Угольный утюг
Мама Славки стояла спиной к кровати, но почему-то сказала:
– Проснулся? Полежи немного, я пока поглажу.
Разложила на столе белую рубашку его первой школьной формы, взяла левой рукой стакан, набрала в рот воды и как брызнет: сколько раз он пытался так красиво брызгать, ни разу не получилось. Тысячи крохотных капель воды с раскатистым хрустом зависли на миг в воздухе, разноцветно отражая утреннее солнце, и быстро опали на рубашку, а мама, наклонившись, растопырив руки, как большая птица, поставила стакан, одновременно подхватила с подставки на табурете чугунный утюг с дырками внизу, выпрямилась. Утюг проплыл над столом, замедлил ход как раз над рубашкой, мама чмокнула пальцем снизу по утюгу, мягко приземлила его на рубашку: та, равномерно обрызганная, влажно зашипела – то ли хорошо ей стало, то ли так принято у рубашек влажно шипеть. Славка приподнял голову, но мама почувствовала движение его любопытной души:
– Полежи чуть-чуть, немного осталось.
И опустила утюг на подставку.
В утюгах Славка ничего не понимал: железный, большой, с деревянной ручкой, с дырками, с острым носом, с приятным запахом не то угасшего костра, не то раннего воздуха над прохладной речкой Рожайкой. Утюг как утюг. Обыкновенный.
Мама погладила рубашку, затем серые брюки, пиджак, сложила форму рядом на диване, посмотрела на себя в длинное зеркало диванной спинки, взяла с пола новые черные ботинки, сказала тихо, словно бы в чем-то сомневалась:
– Вставай, пора.
И вышла в коридор.
Сомневалась она не зря, хотя и не догадывалась, что может случиться, пока она будет чистить ботинки.
Славка поднялся, осмотрел утюг, который стоял на подставке в центре стола, заглянул в дырочки, увидел угольки, золотые, но уже осыпанные свинцовым порошком мягкого пепла, и резко дунул.
И мама услышала его опасливый крик:
– Ой!
– Что такое?!
С ботинком и щеткой она влетела в комнату. Там, в центре стола, окутанный дымом и пеплом, стоял утюг на подставке. Справа от него зияли черные дымящиеся раны, слева стоял, быстро моргая, сын.
– Я чуть дунул, а вон чего получилось, – лепетал он, но мама его не слышала.
Она бросила щетку и ботинок на табурет, схватила правой рукой утюг, левой – подставку, тут же отбросила ее, побежала на кухню, оставила на железной печке бывший ледокол, вернулась с мятой тряпкой в комнату, схватила ею подставку, поставила ее на пол. Затем набрала в рот из стакана воды и с рассыпчатым хрустом брызнула по белой израненной простыни. Правда, не так сочно и красиво брызнула, будто бы сомневаясь, а надо ли брызгать вообще.
Дымные точки над простыней углубились, перестали дымить. Мама развернула ослабевшими