Victoria. Minaya Heln
Даже не обернулся в дверях.
А я кинулась Глебу на шею.
– Ты пришёл… – Всхлипывала, прижимаясь к нему.
– Почувствовал, что тебе нужно моё плечо. – Гладил меня по спине.
– У меня, правда, ужасный характер?
– Не начинай, ладно?
Я кивнула. Поплачу об этом ночью. В подушку. Одна.
– Я тебя отпускаю. Иди, займись шопингом. Отвлекись.
Я отстранилась от него.
– Здесь моё место. Здесь я отвлекаюсь. У тебя три выходных. И не надо меня жалеть. – Резко. Но я знаю, чего мне будет стоить минутная слабость в его объятиях.
– Вика…
– Оставь меня.
Глеб оставил. Его не нужно было просить дважды. Никогда.
Наверное, это и было причиной разрыва наших отношений. Я в порыве гнева заставила его уйти. А в душе хотела, чтобы он остался. Но он ушёл. Гордый.
А потом, когда вернулся – гордой уже была я. И не впустила, а, как выразился Антон, отпустила, пожелав ему всего хорошего.
Дальше был год молчания. Потом случайная встреча. Потом мы поняли, что не можем друг без друга. Только у Глеба появилась Марина, у меня – Антон. И оба (как будто соревновались за Оскар) играли роли гордых и безразличных. Но так ли это на самом деле? Я даже за себя ответить не могу.
ххх
Когда моей душе было очень плохо – так, что хотелось выть – я в молитвах обращалась к двум душам: к своей бабушке и к сестре Глеба.
С Викторией я не была знакома (я познакомилась с Глебом и его семьёй через два года после трагедии), но я тянулась к ней. А её мама тянулась ко мне. Я для неё была как панацея.
Когда Глеб вёл меня знакомиться со своими родителями, даже думал о том, чтобы я представилась не своим именем. Слишком больно для его мамы было услышать это имя. Ещё и цвет волос: моя голова горела ярким пламенем. Я была рыжая, как и Виктория.
Ольга Александровна привязалась ко мне. Мы вместе продолжали расследование. (Уже после того, как я стала жить с Глебом.) Только спустя три года после убийства этих мерзавцев поймали.
Стало ли ей легче? Думаю, нет. Дочь ей уже никто не вернёт.
ххх
Как бы я ни страдала сейчас – эти терзания не шли в сравнение с тем, что я переживала после расставания с Глебом.
Я долга оттирала из памяти звук его отдаляющихся шагов. Это как оттирать белый ковёр от крови. Розовый оттенок всё равно останется.
Я ещё вздрагивала (первое время после того, как мы помирились, и он принял моё предложение о работе в кафе), когда Глеб уходил с работы. Я смотрела вслед, а слёзы потери сами собой наворачивались на глаза. Было странно переживать ту боль, знакомую по шагам. Но я привыкла.
Следующее, к чему тоже пришлось привыкать, – это объятия. Странно обнимать человека и понимать, что это не твой человек. Что кто-то будет обнимать его крепче. Что чьи-то объятия ему нужнее. Важнее.
В первый раз (после примирения), когда Глеб меня обнял, я разревелась. Меня охватила такая паника и истерика, что мне казалось я взорвусь. От всех эмоций и чувств.
В тот момент