Рядовой Иван Ященко. Иван Комлев
выглядел вполне добродушным, сказал:
– Ну, пришла пора тебе показать, что ты действительно немец, – и, кивнув на стул, приказал: – Одевайся. Вот твоя новая форма.
Михаил оторопел, но взгляд фашиста стал жёстким, и Михаил начал стаскивать с себя затёртую красноармейскую гимнастёрку, а потом и всё остальное, включая обувь.
Когда он закончил смену одежды, гауптман сказал удовлетворённо, впрочем, не скрывая издёвки:
– Тебе предстоит важная миссия. Будешь помогать… будешь выполнять всё, что прикажет тебе шарфюрер.
Тут только Михаил увидел сидевшего слева от двери немца.
– Его зовут Эрнст, – добавил со смешком гауптман.
При этом Эрнст поднялся со стула, слегка склонив голову. Видя, что Бартев не понял его шутки, гауптман пояснил:
– Эрнст – означает «борец со смертью». Родной язык следует знать лучше, господин Бартель. Шарфюрер – тот самый специалист по развязыванию языков, но сегодня он будет вешать твоего друга, а ты ему поможешь.
Михаил побледнел. На подгибающихся ногах вышел вслед за Эрнстом, «борцом со смертью».
И вот теперь вчерашние красноармейцы, ставшие слугами немцев, перед беглецами. По команде шарфюрера Эрнста они подняли Дзагоева и понесли к виселице, поднялись с ним на помост и остановились в растерянности, не зная, что делать дальше. Перебитые ноги красноармейца никуда не годились. Посадили Дзагоева на табурет. Низко. Принесли ящик, Дзагоева подняли, ящик положили на табурет и вернули приговорённого на место. Порядок.
Рядом с гауптманом появился немец в светло-серой форме. В руках у него лист бумаги. Он посмотрел на Эрнста и его подручных, убедился в их готовности и зачитал приговор. На русском языке, без акцента.
За побег, за порчу германского имущества – убийство собаки, за покушение на жизнь солдата рейха Дзагоев приговаривался к смертной казни через повешение.
Шарфюрер кивнул Бартелю, и тот, дрожа всем телом, приподнявшись на цыпочки, надел Дзагоеву петлю на шею. Шарфюрер кивнул другому предателю, и тот ударом ноги вышиб табурет из-под Виссариона.
Ивана с товарищами, на удивление, не трогали. О них гауптман будто забыл. Вероятно, он считал, что вид избитых беглецов напугает других пленных и заставит их отказаться от попыток к бегству. Лагерники, выходя на построение, затем на работы, смотрели на них с жалостью и сочувствием, но и невидимой волной по сознанию каждого пленного прошла мысль: «Бежать можно!» Уже весь лагерь догадывался, что старшего сержанта каратели так и не нашли.
Дзагоев провисел в петле сутки. Вечером его сняли и по приказу Каспарайтиса перенесли в сортирную яму, бросили к началу подкопа. Там уже были заложены толовые шашки, которые взорвали, похоронив таким образом труп и завалив прорытый ход.
Раны, нанесённые собачьими зубами, заживали плохо, совсем не заживали, начинали гноиться. Пётр Николаевич, полковой доктор, приходил к избитым беглецам, но помочь